это музей.
— А что же?
— Да это же дешевый балаган с кукольным театром.
— А по-моему, только таким и должен быть настоящий музей! — с гневом воскликнул директор. — Вы все привыкли снимать в музеях туфли и надевать уродливые тапки, бродить по пустым залам, слушать сухую трескотню экскурсоводов, глазеть на наряды, оружие, доспехи, упрятанные под стекло, лениво разглядывать пожелтевшие фотографии под витринами. Что обретет для себя человек после подобной встречи с историей? Что кто-то где-то когда-то что-то сделал? Для чего ему забивать себе голову лишней информацией? В нашем же музее человек — зритель, чувствует себя как хозяин, как соучастник интереснейших исторических событий. На его глазах пишется история всего народа, всего многонационального человечества. Да, это аттракцион, это куклы, это голография. Но о вещах надо судить не по тому, из чего они сделаны, а чему они служат. Десятки городов, сотни различных народов во всем многообразии представлены в нашем музее, над его созданием работали лучшие ученые мира, армии актеров, кинематографистов, историков, они вложили в это дело годы упорного труда — а ты говоришь «балаган».
— Извини, — примирительно сказал Гурилин, — я не хотел тебя обидеть. Но… я подумал, как здорово было бы, если бы всеми этими фигурами населить настоящие исторические центры нашего города: Москву, Лондон, Мехико, Париж.
— Господи, да конечно, так было бы проще и дешевле. Но разве тебе неизвестно, что все эти старые кварталы идут под снос?
— Как под снос? — поразился Гурилин. — Кто разрешил?
— Да уж не мы с тобой, — пожал плечами Мамиконян. — Очнись, мил человек, в каком ты веке живешь? В двадцать третьем. Людям жилья, воды, не только еды не хватает, а ты говоришь: История. На месте этих ветхих городов Система-1 завтра выстроит нам парник-оранжерею на полтора кубокилометра водоросли в день, белковую фабрику, кислородный или консервный завод. А через пятьсот лет потомки на нынешних подстанциях напишут: «Памятник архитектуры. Охраняется законом».
Гурилин покачал головой.
— Нет. Не напишут. Некому писать будет. Разжиреют наши потомки, будут лежать на боку и жрать свое сено.
— Ну и фантазия у тебя… — скептически заметил Герберт.
— Нет у меня никакой фантазии. Просто недавно я своими глазами увидел дом, где жил Пушкин.
— Да если хочешь, я тебе живого Пушкина сейчас покажу, — предложил директор, — он тут неподалеку вместе с Львом Толстым обсуждает «Дни Турбиных».
— Да не о том я, — поморщился Гурилин. — Опять ты мне кукол да фотографии предложишь. Но я говорю про другие места. В которых активно действует не физическое, а духовное око человека. То есть ты входишь в дом, в котором действительно жил он, неважно, кто именно, но жил, действовал, творил, любил. Он сидел за этим столом, он пел в этих комнатах, он плакал в них…
— Муляжи, — скептически заметил директор, — на девяносто процентов все, что ты видишь в музеях, — муляжи. Или вещицы, подобранные на свалках, собранные из других домов, отремонтированные и выдаваемые за настоящие. Я тоже как-то раз был в музее Исаковского. И что я там увидел? — ту же мертвенную сухость, солидность, помпезность, столы и табуреты под стеклом… Ну нет, ты пойди со мной по литературно-исторической тематике, и я покажу тебе настоящего Исаковского. Я введу тебя в настоящую коммунальную квартиру, где он жил, я познакомлю тебя с толпой скандалящих соседей в коридоре, ты увидишь кухню с чадящими примусами и мокрым бельем. А потом ты зайдешь в комнатку самого поэта и увидишь, как они тихо сидят с Сергеем Есениным и под гитару поют романс: «Выхожу один я на дорогу в старомодном ветхом шушуне…»
— Слышь, Гера, — прервал его Гурилин, — ты какой институт кончал?
— Молочной промышленности, а что?
— А то, что занимался бы ты лучше своими коровами. Чего это тебя в историю да в поэзию потянуло? — с удивлением спросил Гурилин и крутнул колесико на шкале «поводка».
Глава одиннадцатая
ЖЕРТВЫ
И сразу же пейзаж переменился. Невесть куда исчезла набережная и появились спешащие автомобили. Вскоре высотный дом превратился в древний замок, а одиноко стоящий директор музея — в стражника, закованного в латы, с алебардой в руках. Стражник озадаченно таращил глаза и смешно топорщил усы. Мимо пронесся отряд рыцарской конницы. Гурилин брел по улицам города, бесцельно вращая ручку настройки. Площадь постепенно превращалась в римский форум, где толпа поручала Помпею спасение Рима от пиратов. Только что по улицам Вечного города пронеслась орда гуннов, ан нет, то уже раскрашенные индейцы штурмуют городок на дальнем североамериканском Западе, и ковбои отчаянно в них палят из своих длинноствольных револьверов. Только что плясала на площади парижская чернь, празднуя падение монархии, и неожиданно все это сменилось панорамой необозримого поля, изрытого воронками и окопами. По нему с надрывным скрежетом осторожно пробирались танки.
Залюбовавшись всей этой мешаниной из древних эпох, Гурилин совсем забыл, зачем сюда пришел, пока настойчивый зуммер не вывел его из оцепенения.
— Ну сколько вас можно ждать! — выговаривала ему незнакомка. — Найдите в указателе Париж начала семнадцатого века, и вы сразу окажетесь у Лувра. Следуйте по улице, которой проедет отряд гвардейцев. Там будет маленький кабачок. Заходите внутрь, садитесь и ждите.
Так инспектор и сделал. И влился в шумную парижскую толпу, которая оживленно переговаривалась, гомонила, ругалась, спорила, торговалась. И кабачок «Сидящий лев» в самом деле оказался самым натуральным кабачком, мрачным полуподвальчиком с сырыми, закопченными стенами, исписанными стихами и непристойностями. Там весело горланила песенки компания мушкетеров, и разбитные девицы подсаживались на колени гулякам. Но в глубине помещения за столом сидела одинокая закутанная в черный плащ фигура. Гурилин направился к ней.
Женщина подняла на него глаза и со вздохом произнесла:
— Наконец-то!
Затем она взяла правую руку инспектора в свою, повертела ее, погладила и со странной улыбкой сказала:
— А ведь когда-то эта рука не могла даже защелкнуть наручники.
Гурилин не ответил. Он внимательно разглядывал лицо женщины, которое казалось ему все более и более знакомым.
— А ведь когда-то ты, — продолжала женщина, — раскрыв рот слушал, как я преподавал методику сыскной работы. У меня ты учился перекрестному допросу, проведению очных ставок и следственных экспериментов, и ты пришел мне на смену, когда я исчез…
— Шенбрунн! — воскликнул Гурилин. — Витольд Шенбрунн.
— Тише! — зашипел тот, весь съежившись. — Неужели тебе не ясно, что нас подстерегает опасность? Иначе я не стал бы гонять тебя по всей планете. За мной охотятся.
— Так, значит, весь этот маскарад ты придумал, чтобы спасти свою жизнь? — растерянно пробормотал Андрон.
Шенбрунн покачал головой.
— Это не маскарад, дружок. Это гораздо хуже.
Наступила
