— М-да… Ладно, не объясняй про кукиш. Потом поймет. Ого, мы же лифт не вызвали.
Добрыня подошел к лифту и надавил на кнопку. Она засветилась в полумраке вестибюля рубиновой каплей.
Двери лифта отворились. Мальчишки поднялись на четвертый этаж, дав Антонио нажать нужную кнопку.
На четвертом этаже друзья тыркнулись в несколько запертых дверей и, найдя наконец диспетчерскую, несмело постучали.
Диспетчерская оказалась огромным помещением, перегороженным невообразимых размеров пультом. У двери стоял широкий в плечах мужик, явно собиравшийся уходить. Увидев малолетнюю делегацию, он остановился, поднял брови и поинтересовался:
— Чем обязаны такому визиту?
— Мы это… — начал Добрыня.
— Здравствуйте, — перебил его Бурик. — Мы из железнодорожного кружка. К нам по обмену приехал из Италии представитель такого же кружка. Вот он. Его зовут Антонио Виральдини, он из Венеции.
Бурик указал на Антонио, тот торопливо закивал.
— Он очень хочет посмотреть паровозы. Русской конструкции… А мы слыхали, что у вас тут их… немножко есть. Ну и… вот. Ведь гостям нельзя отказывать. Тем более зарубежным.
— Итальянец, значит, — сказал мужик, критически оглядывая Антонио.
— Самый настоящий, — заверил его Добрыня. — Натуральный! Антошка, скажи ему.
— Ну ладно, ладно… — сжалился мужик. — А на какой паровоз вы хотели посмотреть? На эти, что ли, развалины внизу?
— А… а разве еще есть? — в один голос спросили Бурик и Добрыня.
Мужик криво усмехнулся: «Пошли. Кружковцы…» По дороге он официально представился:
— Меня зовут Андрей Владимирович Баринов, я — машинист-испытатель первого класса… — тут его перебил могучий гудок.
Мальчишки инстинктивно присели.
— Что это?! — по-итальянски испугался Антонио.
Бурик машинально перевел. Получилось в меру эффектно — с этого момента машинист Баринов смотрел на всю компанию со значительной долей уважения.
— Легкие пробует, — пояснил он.
— Кто? — удивленно спросил Бурик.
— Сейчас сами увидите.
Они завернули за угол.
На рельсах, возле большого ангара, тяжко вздыхал и пыхал паром огромный черный агрегат с трубой, огромными колесами, угольной тележкой и массой непонятных приспособлений. На его борту красовалась надпись: «ЭУк699-74». Мальчишки обомлели…
— А сколько ему лет? — спросил Добрыня, глядя на паровоз круглыми глазами первооткрывателя.
— Двадцать девятого года рождения, — последовал ответ. — Так что считай сам. У тебя по математике что?
Добрыня слегка смутился.
— Примерно то же, что и по истории… — он не любил разговоров на эту тему.
Андрей Владимирович понимающе засмеялся упругим баритоном и взъерошил добрынины патлы.
— Понятно…
Добрыня посмотрел на него умоляюще.
— А можно мы… ну… это… А? Хоть немножко…
Из кабины высунулась светлая вихрастая голова:
— Владимирыч, это твои, что ли?
— Ты, Аркадиус, пошути у меня! А хоть бы и мои… Из кружка это. Железнодорожного. Понял? Не хухры-мухры…
— А его правда зовут Аркадиус? — тихонько спросил Бурик.
— Нет, он просто Аркадий, — со смехом ответил Баринов. — А когда острит не в меру, то Аркадиус и есть. Ну что, команда, пустим молодежь?
— Да что с вами делать… Поднимайтесь!
Не помня себя от радости, мальчишки устремились по отвесной лестнице наверх.
В кабине, кроме Аркадия, находилась молодая девушка, одетая в черную робу, и высокий дядька. Девушка представилась Галей. Дядька никак не представился.
Наверное, этим людям, населявшим кабину, нужны были такие вот зрители-слушатели — в меру маленькие, с широко распахнутыми глазами, восхищенно глядящие на все вокруг и задающие глупые вопросы.
— Так, народ, смотрите, только руками ничего не трогайте, — сказал Аркадий, исполнявший обязанности и кочегара, и, казалось, настройщика всей этой огромной, сложной машины, — все горячее.
— Разве мы не понимаем? — важно ответил Бурик.
— Так при ком у вас этот кружок?
— При железнодорожном институте… — как можно более честным голосом ответил Добрыня.
Бурик при этом неуютно поежился.
— При МИИТе, что ли? — не унимался Аркадиус. — А при каком факультете? Я слышал, там несколько кружков по разным направлениям…
Мальчишки впали в ступор. Ибо ни Бурик, ни Добрыня, ни, конечно, Антонио, совершенно не представляли себе, как могут называться факультеты железнодорожного вуза, и уж тем более кружкú при нем. В голове у Бурика хаотично возникали то Михеич-Джузеппе, то какие-то стрелочники (все время пьяные и непременно в чем-то виноватые)… Добрыня почему-то думал об обходчиках путей в грязных оранжевых жилетах и об угрюмых мужиках, которые на стоянках зачем-то обстукивают длинными молотками колеса поездов дальнего следования. Антонио ни о чем не думал — он с видом аборигена острова Пасхи рассматривал невиданное прежде огнедышащее чудо и не пытался вникнуть в содержание разговора.
Пауза затянулась до неприличия. «Никогда Штирлиц не был так близок к провалу», — вспомнил Бурик фразу из показанного недавно старинного телесериала. Добрыня, в свою очередь, уже рисовал себе картину того, как всю компанию с позором попрут с паровоза.
Но тут на помощь друзьям пришел Антонио:
— Economico…. — вдруг произнес он. — Molto economico! No?[37]
— Ах, на «эконо-о-мике», — протянул Аркадий.
— Несчастные люди! — резюмировал до этого молчавший высокий дядька. — Кошмар!
— Слушай, — зашептал Бурик Антонио. — Ты-то откуда знаешь про факультет экономики в этом… МИИТе?
— Не знаю ничего про эту вашу мииту. Просто подумал, что вот такое использование пара, наверное, очень экономично — вода и уголь. И больше ничего! Это удивительно…
— Ты даже не представляешь себе, как вовремя ты это ляпнул.
— А что я такого сказал? Ничего такого…
— Ладно, потом объясню.
— Эй, а по-русски? — прервал их Баринов.
— Извините, Андрей Владимирович. Просто я перевел Антонио то, что вы сказали про паровоз.
— А, это другое дело.
— А итальянский ты тоже в кружке железнодорожников выучил? — поинтересовалась Галя.
— Нет… — Бурик потупил глаза. — В итальянской спецшколе…
— Ну, мужики, тогда держите пять! — сказал Аркадий.
Мальчишки по очереди растопыренными пятернями ударили по промасленной ладони в разводах угольной пыли.
— Смотрите и удивляйтесь! — сказал стоящий у них за спиной Андрей Владимирович и жестом обвел кабину машиниста.
