— Айда… — сказал Добрыня и первым направился по тропинке, ведущей в парк.
До ржавой будки заброшенного «Иллюзиона» шли молча. Когда впереди показались останки цепочной карусели, Добрыня предложил:
— Кого покатать?
Бурик забрался на покосившееся сиденье, висящее на трех цепях вместо четырех, Антонио уцепился за косо висящую перекладину и поджал ноги. Добрыня схватил свободно болтающийся обрывок цепи и потянул ее на себя. Под основанием карусели что-то застонало и вся конструкция начала тяжело проворачиваться.
— Basta… — сказал вдруг Антонио каким-то чужим голосом. — Мне кажется, тут лучше ничего не трогать. А то что-нибудь обязательно может случиться.
Он отпустил перекладину, которая закачалась с легким скрипом.
— А что может «обязательно случиться»? — удивленно спросил Бурик.
— Я не знаю… — Антонио смущенно отряхивал ладони от налипшей на них ржавчины. — Просто мне так кажется…
Бурик слез на землю.
— Ну что, пойдем дальше?
— Ага…
— Пришли, — минутой позже сказал Добрыня, растерянно глядя по сторонам. — Ну вот. Случилось…
Знакомая поляна была, как и прежде — с кустами боярышника, изумрудной травой, неприхотливыми полевыми цветами… Не было только одного — Колеса! Неровный прямоугольник неба, обрамленный кронами деревьев, зиял над головами.
— А где, собственно, Колесо? — поинтересовался Бурик. — Неужто сперли?
— Cosa vuol dire «сперли»?
— Добрыня, а ты ничего не путаешь?
— Да нет вроде… Правда, было темно… а когда второй раз… я торопился очень… — Добрыня помолчал. — А ты не помнишь? — спросил он у Бурика — Ты ведь утром тут был…
— Был… только я тоже… ничего не запомнил… как в тумане все… Пошли вперед.
Ребята бродили по парку еще с полчаса, но никаких признаков того, что здесь когда-либо стояло колесо обозрения, не обнаружили. То есть абсолютно никаких! Устав от бесполезных поисков, они вернулись на исходную позицию и задрали головы.
— Ничего не понимаю… — пробормотал Бурик.
— Аналогичный случай в нашем колхозе… — мрачно ответил Добрыня. Эту фразу он часто слышал от мамы, когда она с соседкой тетей Розой садилась на кухне поговорить за вечерним чаем «за жизнь».
— Как у нас в Венеции… — внезапно вздохнул Антонио.
— Чего?
— Небо…
Обрамляющие небо деревья покачивались в ласковом ветерке. В вышине плыли пухлые кучевые облака.
— Basta… — передразнивая Антонио, сообщил Бурик, повалившись в высокую траву. — Я устал и больше никуда не пойду.
Антонио, а затем и Добрыня последовали его примеру.
— Куда же оно могло деться? — лениво спросил Добрыня, прикрыв глаза.
— А что такого… Разобрали, наверное. На металлолом. Им-то что…
— И никаких следов не оставили? Так не бывает. Ямы остались бы. Обломки всякие…
— Наверное, оно просто сделало свое дело, — неожиданно сказал Антонио.
— То есть? — не понял Добрыня.
— Ну… это ведь, наверное, было не просто Колесо… — попытался объяснить за Антонио Бурик. — То есть сначала это, конечно, было колесо, на нем люди катались… А потом его бросили, и оно стало… в общем, у него появились другие функции. Вот.
— «Фу-ункции», — передразнил Добрыня. — Ты лучше скажи, откуда эти функции взялись?
Бурик вздохнул.
— Не знаю… Наверное, этого никто не знает. Просто взялись, и все. Откуда все берется?
Помолчали.
— И все-таки это было… — сказал Добрыня, глядя на причудливое облако.
Заброшенный парк до краев был наполнен птичьим щебетаньем.
— Смотри! — воскликнул Антонио, хватая Бурика за руку. — Что это? Белая полоса через все небо! Знамение, да?
— Где знамение? — не понял Бурик. — А, это… Это самолет пролетел.
И, не дожидаясь традиционного «cosa vuol dire», снисходительно пояснил:
— Вон, видишь, будто игла блестит в начале полосы? Это реактивный самолет. Он на самом деле большой. В нем люди сидят. А облачный след скоро рассеется.
Антонио не мог поверить.
— Что такое «реактивный»? — спросил он.
— Ну, реактивный — это реактивный… — Бурик замялся.
— Давай я объясню, — поднимаясь, сказал Добрыня. — Ты в лодке по озеру катался?
— По морю, — ответил Антонио, садясь в траве.
— Еще лучше. Ну, вот представь — ты в лодке посреди моря. Полный штиль. В лодке здоровая куча камней. Ты начинаешь с силой выбрасывать их из лодки. Камни летят в одну сторону. А лодка?
Антонио сидел и, закрыв глаза, представлял лодку и тихое море, и камни.
— А лодка, наверное, поплывет в другую. Медленно правда, но поплывет, да?
— Вот тебе и реактивный принцип! — торжественно заключил Добрыня. — В самолете, как и в ракете, пламя с бешеной скоростью вылетает из сопла, толкая ракету вперед… Э, брат, ты еще ракет не видел. Это тебе не на пианине кнопки топтать!
Бурик только успевал переводить. Последнюю фразу он, правда, опустил… Удивлению его не было предела.
— Ну, ты даешь! Ты откуда все это знаешь?
Добрыня хмыкнул.
— Отец рассказывал. Когда еще с нами жил. Он ведь у меня физик-ракетчик! Мы тогда гуляли с ним… Я мелкий совсем был. А вот это запомнил.
Бурик и Антонио уважительно помолчали.
— Айда в Щербинку? — неожиданно предложил Добрыня. — Прямо сейчас.
— Ой, ну какая Щербинка!.. — капризно ответил Бурик. — «Нас и здесь неплохо кормят».
— Я слышал, что там эти… паровозы.
— Что мы — паровозов, что ли, не видели?
— Да? Где это ты видел паровозы?
— Cosa vuol dire «паровозы»? — перебил их Антонио.
— Вот! — сказал Добрыня, указывая на Антонио пальцем. — Человек даже не знает, что такое паровозы, а мы тут разлеглись…
Он легко поднялся на ноги и отряхнулся. Антонио вслед за ним. Бурик, кряхтя, постанывая и ворча «ну что вам все неймется», поднялся последним.
Похоже, Удача решила повернуться к мальчишкам лицом. Электричка, подошедшая к платформе, оказалась подольского направления и проходила как раз через Щербинку.
— Хоть здесь повезло… — продолжал ворчать Бурик.
Вагон был почти пустым. Ребята заняли, как выразился Добрыня, «отдельное купе», и принялись разглядывать проплывающий за окном пейзаж, замечая то старинную, похожую на замок водонапорную башню, то мальчишек, гоняющих на пустыре в футбол, соорудивших ворота из нескольких поставленных друг на друга кирпичей. Настроение постепенно улучшалось, и, подъезжая к станции, они решили, что если даже в Щербинке никаких паровозов не окажется, они не будут сильно огорчаться, а просто погуляют по окрестностям.
