Заявление было принято с ровным энтузиазмом.
Со стороны балкона вдруг раздалось приглушенное мяуканье.
— Это еще что такое? — удивленно спросил Стас.
— Маркелыч! — Вовка метнулся к балконной двери. — Вернулся, бродяга. Ты где пропадал, рыжая сволочь? Почему уши опять обкусаны? А?
— Мя-а-о-у-у!.. — хрипло ответил гость. Он был огромен и рыж.
— Голос-то до чего пропитый, — заметил Стас.
Антонио вдруг подбежал к Вовке, выхватил кота, неловко прижал к себе и запричитал:
— Marchelino! Mio piccolo, come mi mancavi… Bastardino…[36]
— Спятил… — вырвалось у Вовки.
— Ты что, знаешь этого кота? — удивился через Бурика Стас.
— Конечно! — с восторгом ответил Антонио. — Ведь это же мой Маркелино!! Ты нашел меня. Я знал, что ты найдешь меня!
Кот Маркелыч, несмотря на противоестественную позу «всеми лапами кверху», урчал, словно швейная машинка, пытаясь потереться мордой об Антонио.
— Маркелыч, Маркелыч! — взывал Вовка. — Кис-кис-кис… Вот скотина, а! Я ж тебя и рыбой, и «Вискасом»! Неблагодарное животное!
Маркелино глянул на Вовку одним глазом, широко зевнул и вновь заурчал.
— Дурдом какой-то… — сказал Стас, уходя на кухню.
Вовка махнул рукой и последовал за ним, закрыв за собой дверь. Из комнаты было слышно, как мальчишки шумно играют с котом.
— По-моему, они начали твоего Бегемота дрессировать, — сказал Стас, садясь на табуретку.
— Давно пора, — озадаченно ответил Вовка. — Распустился. И где его столько времени носило? Выкупать бы надо — так он же орать и царапаться начнет.
— Так что, теперь не мыть его? Он же блохастый!
— Сам ты блохастый!.. — ответил Вовка. — Вот ведь блудище, а? С марта месяца где-то шлялся, а приперся как ни в чем не бывало!
— А может, тебе его кастрировать? — неуверенно посоветовал Стас.
Вовка не отвечал, тупо разглядывая узор на линолеуме.
— Азазелло задумался, — прокомментировал его молчание Стас.
Дверь кухни распахнулась.
— Кого кастрировать? — деловито осведомился Добрыня, появляясь на пороге. Он только что допил сок и теперь неинтеллигентно вытирал губы подолом застиранной футболки.
— Э-э… Иди, мальчик, не мешай, — отреагировал на вторжение Вовка.
— Щассс… Не вздумайте — Антошка вам кастрирует!
— Скажи ему, что может спать спокойно, — сказал Вовка. — Никто его кота не тронет.
— Скажу. А как дела с Антошкиным оформлением?
— Не спрашивай… — мрачно ответил Стас. — С этой проблемой меня отовсюду гонят в три шеи.
— Значит, ты — Змей Горыныч! — с восторгом выдал Бурик, выглянув из-за Добрыни.
Позади стоял совершенно счастливый Антонио, прижимая к себе перевернутого вверх лапами кота.
— Так, а ну — брысь! — гаркнул Вовка. — Да-да, и ты тоже! — последнее относилось персонально к Антонио, который принялся выпытывать у Бурика cosa vuol dire «брысь». — Кота, кота оставьте! Никуда он не денется. Мы его сейчас мыть будем…
— Мы посмотрим! — хором завопила троица.
— Господи… — удрученно сказал Вовка.
— Чего ты их прогнал? — спросил Стас, когда входная дверь за мальчишками захлопнулась.
— Понимаешь, — сказал Вовка, почесывая урчащего Маркелыча за ухом. Кот благоухал на всю кухню гелем для душа. — Мне кажется, надо отпустить ребят в их мир.
— А что, мы их держим? — слегка обиделся Стас.
— Нет, ты не понял. Ведь мы… мы, как ни крути, наблюдаем за их детством со стороны — любуемся им, скучаем по нему. А они… они в нем ЖИВУТ! Как итальянцы в Италии… Ощущаешь разницу?
— Еще бы… — грустно ответил Стас. — Воистину, с детством нужно расстаться, чтобы его оценить.
— Кстати, я тут стихи интересные обнаружил… Александра Кушнера. Брысь!
Кот мягко соскочил на пол и с удовольствием потянулся. Вовка достал блокнот, перелистал его и, слегка смущаясь, прочел:
— «Два мальчика, два тихих обормотика…»
— Теперь уже три мальчика… — вырвалось у Стаса.
— Пух! Не мешай!
Два мальчика, два тихих обормотика,
ни свитера,
ни плащика,
ни зонтика,
под дождичком
на досточке
качаются,
а песенки у них уже кончаются.
Что завтра? Понедельник или пятница?
Им кажется, что долго детство тянется.
Поднимется один,
другой опустится.
К плечу прибилась бабочка —
капустница.
Качаются весь день с утра и до ночи.
Ни горя,
ни любви,
ни мелкой сволочи.
Все в будущем,
за морем одуванчиков…
Вовка поднял на Стаса глаза, и закончил:
Мне кажется, что я — один из мальчиков.
Оба молчали. Такие паузы — вечные спутники настоящей поэзии.
— Ты таким и остался, Вов, я хорошо помню тебя в детстве.
Люба позвонила через полчаса.
— Ну что, два мальчика, два старых алкоголика!
— Люба! — удивился Вовка. — Откуда ты знаешь Кушнера? Там дальше: «…ни свитера, ни плащика, ни зонтика…»
— Конечно! — перебила его Люба. — Какие еще плащики-зонтики? Вы же их наверняка пропили! В общем, подъезжайте завтра со Стасом ко мне на работу. Будем разговаривать об этом вашем «итальянце в России».
— Волшебница… — выдохнул Стас, интуитивно уловив суть разговора. — Добрая колдунья!
Электричка плыла по мосту над рекой, слегка покачиваясь и словно наслаждаясь ощущением полета. Добрыня всматривался в темно-зеленую громаду лесопарка, ожидая увидеть торчащий над лесом остов заброшенного Колеса.
— Вот здорово! — Бурик ткнул Добрыню в тощий бок.
— Что? — повернулся к нему Добрыня.
— Теперь мы сможем бывать в Италии, когда нам захочется. Стоит только чуть повернуть колесо.
— Да. Только лучше помалкивать об этом. Представляешь, что будет, если кто-нибудь узнает? Особенно взрослые.
— Да они и не поверят. Поначалу…
— А когда поверят?
Бурик задумался. Потом покосился на Антонио. Тот терпеливо молчал, хотя карий взгляд его выражал сплошной вопрос. Бурик кратко перевел ему содержание беседы.
— Да я почти уже понимаю, — ответил Антонио. — Просто я подумал, что, наверное, об этом переходе вообще никому не надо говорить. Просто нельзя и все.
— Приехали, — сказал Бурик.
Друзья вышли на платформу и с удовольствием вдохнули полной грудью. Воздух был свежим, пение птиц наполняло душу новыми силами.
— Айда… — сказал Добрыня и первым направился по тропинке, ведущей в парк.
