каждый звук и движение врезались в их память с неоднозначным, требующим будущего переваривания эмоциональным окрасом, ибо вместо человеческой головы увидели они голову примитивного робота с щелями вместо глаз и рта.
— Я должен извиниться. Но лучше вам увидеть его — мою марионетку, потому что настоящий я… Прости меня, Любовь, я уже не в той форме, каким ты меня знала и помнила. Простите, что не сказал сразу, но… скажем-с так, мой вид может шокировать, и раз вы смогли чуть-чуть привыкнуть, прийти в себя и освоиться… Его не обязательно было вам раскрывать, но, как я и сказал, это удивление чуть-чуть подготовит к следующему.
Робот отошел, прихватив стул, чтобы сесть обратно в угол, пугая их своей обезличенностью. И не прошло и минуты, как причина его поведения раскрылась им — верхняя половина крышки центральной криокамеры стала прозрачней, позволив им увидеть закрепленного внутри человека: без рук, без ног, лишь грудная клетка, шея и голова — вот все, что было зафиксировано, подключено к системе жизнеобеспечения и шлему для компьютерного интегрирования, скрывающему глаза, уши и рот. Люба сама не заметила, как подошла вплотную к стеклу, уткнувшись в него раскрытыми от шока глазами, забыв про все вокруг, не способная сказать ни единого слова. Чудовищная боль вырвалась изнутри ее сердца в потоке слез и оголенной скорби, ломающей ее изнутри и снаружи. Ей было так больно, как не должно быть больно человеку. Настя, возможно, впервые увидела, каково это, когда человек кричит одним своим видом, заполоняя тишину неописуемыми страданиями.
— Прости меня, но я не мог иначе. Когда ты пропала, Кассандра привела нас сюда в надежде найти способ избавить тебя от Осколков. Но все пошло не по плану. Пришлось сделать очень многое… Я не мог сдаться. Если и был шанс спасти тебя, то только здесь, на Целестине. Мы не знали, куда тебя перенесло, но сидеть и ждать не могли. Годы шли, связи не было, мы пытались починить корабль, который упал сюда из-за метеорита, внезапно располосовавшего Целестин. Это же надо так, да? В общем… Я не хочу, чтобы ты винила себя. Пусть я знаю, что ты все равно меня не послушаешь, но, пожалуйста, Любовь, женщина, которую я люблю… Я люблю тебя больше жизни, иначе бы не отдал ее за тебя. И если бы пришлось, я бы поступил так снова, потому что не могу не поступить так.
Измотанная страданием от этой нечеловеческой трагедии, вытирая лицо от слез трясущимися руками, она взглянула на Настю и испугала ее, потому что ей было отлично знакома сокрушительная смесь вины и отчаяния. Желая как-то отсечь этот знакомый по событиям на Монолите каркас страданий, заодно позаботиться о будто бы умирающей на глазах Любе, Настя сначала хотела задать вопрос на отвлечение, но вскоре осознала, что нащупала нестыковку.
— Я не специалист, но… разве автономность этих камер не рассчитана на сотню с лишним лет? — Люба смогла чуть-чуть ухватиться за мысль и вылезти из трясины трагедии, что позволило Насте продолжить уверенней: — Если вы прибыли на Аврору на этом корабле, что произошло где-то сто десять лет назад, насколько мне не изменяет память учебников истории, то… Я не пытаюсь критиковать, просто… Извини, но у меня за последние два-три дня паранойя развилась, уж слишком много я ошибочно думала, что понимаю происходящее.
Любу окончательно захватило любопытство, навеянное желанием Насти сформировать понятные точки координат для ориентирования в истории.
— Я должен задать вам один вопрос. — Его задумчивость насторожила, придав моменту новых глубин восприятия. — Какой сейчас по-вашему год?
Настя и Люба молча переглянулись — скорее из-за нужды вместе пережить новое откровение, которых стало слишком много.
— Я не смог сказать сразу. Это очень тяжело не только слышать, но и говорить. Сначала вы должны были прийти в себя. Я нашел вас недалеко от корабля, вы лежали без сознания. Высота была большой, метров сорок примерно, а внизу камни. Вы, вижу, не помните падения. Состояние было критическим, время уходило, вот я и погрузил вас в анабиоз, чтобы выиграть время. Знала бы ты, Любовь, как я удивился при виде тебя. У меня тут очень скудное оборудование, про медикаменты и говорить не стоит. Если бы не генетические эксперименты Кассандры, которые она начала еще на Авроре, ты, думаю, помнишь, как она увлеклась образцами из Топи. Ну мы их и забрали сюда, где… Мы проводили эксперименты, потому что тут есть то, чего нет на Коме, — солнечная радиация. Оказалось, что образцы Топи умеют адаптироваться в экстремальных условиях. Времени у нас было полно. Мы смогли создать новый вид бактерий, умеющих исправлять поврежденные клетки, восстанавливая чуть ли не любой организм. Но на это требовалось время. Много времени. Когда вы упали… у вас обеих были переломаны позвоночники, кости ног и… Короче, с такими травмами умирают сразу же. Но, как и говорил, мне повезло. Лишние минут пять — и вы бы погибли.
— Сколько мы тут лежали?! — Настя начала задыхаться, Люба взяла ее за руки, прекрасно зная на своем опыте переживаемый шок.
— Шестьдесят четыре года. Мне жаль. Это ужасно слышать. Понимаю. За эти годы бактерии медленно возрождали вас, пока анабиоз сохранял разум и сам мозг. Мне пришлось… Мне пришлось сделать это с собой, чтобы вы выжили, иначе некому было бы следить за процессом вашего возрождения. А для этого… ну, много мне не надо. А вот бактериям нужен строительный материал, который они переработают в ресурс для восстановления отсутствующих клеток.
— Я не верю! — Настя посмотрела на Любу и разозлилась еще больше от ее спокойного смирения.
— Простите меня, но я не мог бросить вас. Я сделал то, чему меня учили и что сделал бы любой хороший человек, — пожертвовал собой. Мне… Мне хотелось спасти хоть кого-то, ибо сам я… Мое время ушло. А ваше только начинается.
У ступеней Лорн установил датчик движения с камерой наблюдения, дабы при появлении врага, чье логово спрятано, все они не были застигнуты врасплох, как случилось с Бэккером. Если бы не это простое действие, выход Варвара оказался бы катастрофическим событием. Медленные шаги вынуждали широкие и высокие ступени немного сотрясаться, выдерживая огромный вес уже далеко не первый раз. Его величественная фигура двигалась неспешно, моментами и вовсе казалось, что собственный вес поддается ему с трудом, от чего руки свисали вниз, спина держалась немного сгорбленно, а ноги делали небольшие шаги, сгибаясь в колене лишь на треть возможностей. Как-только он поднялся по ступеням
