лишь сильнее, словно невидимая игла пронзает его существование все глубже и глубже с каждой трагедии.
Встретить Ингрид он хочет не из-за желания вновь просить прощения за гибель их пятилетней дочери, а ради последнего эксперимента — остановится ли игла в ее присутствии? Хоть на чуть-чуть, дабы вспомнить отсутствие боли… а потом… потом, если будет выбор, наверное, возможно, Петя толком и сам не уверен, но смерть была бы встречена с благодарностью за шанс напоследок ощутить покой. Мысли об этом помогали коротать тягостное время в камере заключения, той самой, где он уже сегодня был. В этот раз компанию ему никто не мог составить, все заняты устранением чудовищного ущерба, оставленного в наследие Монолиту руками его бывшего друга. Любая теория о катализаторе изменений Клота теряется среди сотен самых невообразимых и толком несостоятельных. Петя понятия не имеет, что же должно было произойти с его другом для таких решений. Почему тот не обратился за помощью? Почему сотворил ужасное? Вновь, вопреки вопросам, Петя винит лишь себя. Что-то недоглядел, как-то не помог… Игла вновь пронзает, а он вновь ничего не может сделать. Так бы это и продолжило мучить его, если бы кое-что не отвлекло. Некая фигура встала посередине перед его камерой. Петя изначально попросил выключить свет, дабы растаять во тьме и забыться в скорби и боли, так что ныне видит незнакомца лишь мрачным очертанием за счет дальних ламп.
Как такового знакомства не было — неизвестный вообще вел себя вполне по-свойски, если и имея какой-либо дискомфорт или неудобство, то тщательно это скрывая. Не прошло и десяти минут, как Петя плавно, ведомый сильнейшим увлечением, выбирался из уже ненужной темноты. Голос незнакомца пусть и приглушен шлемом, но был притягателен странной силой в каждом слове и мудростью в каждой интонации. Человек этот со всей своей таинственностью раскрывался ему неким олицетворением столь необходимого, сколь потерянного великого и незаменимого знания. Медленный, лишенный даже самого слабого намека на сомнение голос обладал эффектом внушения, достаточно сильным, чтобы Петя столкнулся с немыслимым: боль от иглы приобрела спасительный смысл, став важной частью его истинного предназначения. Все время незнакомец не говорил — повествовал, формируя в уме нового последователя масштабную историю с именами и деталями, качеству чего позавидует само Наставление. Все недостающие детали легко встали на место, непонимание событий этого ужасного дня сменилось на сильнейшую идеологическую привязку не только к уже случившемуся, но и к грядущему. Потому что еще ничего не закончено, столь необычный и хитрый план дружелюбного чужака, увы, не реализован. Отдельным доказательством значимости для него этой необычной истории служит отсутствие желания поделиться этими знаниями с кем-то еще. Но не из-за страха развеять смысл или же быть высмеянным: как раз наоборот, подобное откровение — это бремя столь тяжелое, что передать его другому, особенно против воли, больше подойдет под наказание. А так как Петя избегает новых трагедий, да и никакой славы или почестей ему не требуется, то он примет это самое бремя и, если надо, отдаст себя в жертву ради исполнения предназначения.
Необходимая Козыреву речь Наставника транслировалась по всем каналам Монолита, дабы призывающие к соблюдению мира слова были услышаны каждым. Но только слова эти оказались совсем не мирными. Призывы к добродетели приобрели форму оправдания вынужденной руки справедливости, подменяя прощение наказанием с разрешением выпустить ту взращенную Монолитом тьму. Любое прощение ныне обернется поощрением зла, любое будущее не будет одобрено Наставлением без избавления от проблем настоящего. Показать силу сегодня — чтобы стало безопасно завтра. Наставник кричал столь ярко, сколь завороженно. Он упоминал армию роботов в замену людям, упоминал ограничения в образовательной сфере, упоминал даже постепенное внедрение экзокостюмов и автономных инструментов, замещая чистого человека грязной имитацией. Слово Свидетеля — так он обозначил свою пламенную речь, способную пошатнуть идеологию многих приверженцев рабочего класса.
Моментально Наставник был арестован по причине большей, чем призыв к восстанию, — каким-то образом записанная заранее, неугодная государству речь не просто проигралась вместо той, которую он записал под цензурой Козырева. Она не могла быть удалена с повторяющегося цикла воспроизведения. Технические специалисты обозначили главное — хакерский взлом столь высокого уровня, что проще отключить всю коммуникацию, запустить инициализацию системы с последующим обновлением всего и вся. Гнев Козырева был всеобъемлющим. Теряя время и терпение, было решено отключить коммуникацию, а заодно и заблокировать блоки, даже двери квартир, дабы пресечь то, что, как вскоре оказалось, уже началось.
Настя и Оскар и подумать не могли стать свидетелями настоящего бунта. Пусть внешние двери блоков еще выдерживали натиск за счет механических замков, но внутри властвовала неконтролируемая, копившаяся десятилетиями и наконец родившаяся ярость. Треть граждан сторонилась влияния большинства и старалась остаться в стороне, заботясь о своих жизнях и жизнях близких. Хотя, разумеется, были и те, кто считал агрессивный подход в переговорах с государством неверным по своей сути. Если среди таких и находили смельчаки, способные открыто призывать людей к порядку и сохранению спокойствия, то участь их оказывалась не самой завидной.
Благодаря сводкам с государственного канала и записи с видеокамер, которые в онлайне транслируют события в блоках исключительно для государственных служащих, Настя и Оскар не остались в неведении.
— Что же будет? — Настя заговорила впервые после смерти отца, продолжая потакать уязвимости и слабости.
— Пока этажи и блоки изолированы, будем ждать. Люди накричатся, разнесут, что смогут, там, может, и успокоятся.
— Сколько же погибнет…
— Боюсь, мы вряд ли сможем спасти тех, кто не разделяет этот беспредел. Сейчас они сами по себе, к тому же служба безопасности не будет вмешиваться, пока там слишком «жарко». Лучшее — ждать.
В этом кошмаре ее всерьез впечатлила расчетливость Оскара, который вел себя и выглядел уже куда взрослее обычного, больше мыслил и меньше спешил.
— Я не могу не задать вопрос: ты что-нибудь знаешь про упомянутую Железную армию? — Настя и сама не знала причину этого вопроса.
— Нет, — ответ был кратким и сухим. Ожидаемо Настю такое не устроило, и он дополнил: — Слушай, мой отец всеми силами был против моей работы, но, так как я достаточно упрям, он придумал назначить меня к вам. Я понятия не имею ничего о его планах, задумках или чем там он занимается. Если Клот был прав, то мы скоро сами все узнаем. И да, я считаю, что это неправильно, и если и должна быть такая армия, то уж точно с одобрения всех. Довольна? Отлично.
— Вообще-то нет, недовольна.
— Ну, значит, между ними и нами кое-что
