«Напущу я на вас неотвязные лозы…»
Херст, оглядываясь, пересек на цыпочках мастерскую. Взгляд у него стал испуганным. Он действительно чего-то боялся и оглядывался на Куртиса. Потом, решившись, сорвал простыню с мольберта.
Куртис замер.
По квадратному холсту летели птицы.
Прямо в голубое небо. Бездонное как время.
Все выше и выше. В бездонную голубизну. Не птицы, а дети. А может, именно так: дети-птицы. Не звездные гении, какие там звезды в солнечной голубизне? Просто дети-птицы. Они поднимались в небо, как падали в него. И было видно, как много они за собой оставляют. Чувствовалось, как много внизу в этой страшной закопченной скорлупе мира вони и грязи. Ослизлые стволы убитых испарениями растений, мешанина каменных стен, вздыбленные руки столбов с обрывками рваной проволоки, ослепшие светофоры, инверсионный след мелькнувшего истребителя и копоть, копоть, копоть…
– Ну вот, – рыкнул Херст. – Вся стая.
И пояснил, удовлетворенно кивнув:
– Здесь все. Дэйв тоже. Он возглавил клин. Я же говорил, его не спихнешь с холста.
– Но, Пауль… Что с Анри?
– А что с ним?
– Он падает. Ты так его написал, что он кажется падающим.
– На тебя никак не угодить, – обозлился Херст. – Я вообще не писал полет.
– А что же написано на холсте?
– Падение.
Херст нагло ухмыльнулся:
– Ты что же, решил, что нашел для нас удобную посадочную площадку?
Площадь Согласия все так же была забита юнцами.
Они не походили на поклонников Тигра. Разве что яростью жестов. Зеркальные стекла Института социальных проблем слепо глядели на кипящую площадь. Вот институт, усмехнулся Куртис, а вот и проблемы.
И вздрогнул от легкого прикосновения:
– Дон?
– А ты кого хотел увидеть?
– Тебя, конечно. Но к институту не подойти.
– А мы зайдем со стороны бульвара. Видишь, там полиция, – Дон Реви улыбнулся и легкая судорога чуть тронула уголки тонких губ. Куртис невольно перевел взгляд на его ноги.
– Не надо, Рон. Я прихрамываю только на холстах Херста.
Но хромота Реви целиком лежала на совести Куртиса. Однажды они проводили лето в Айрштадских горах. Непревзойденными чемпионами по части тарзаньих игр являлись, конечно, Рэнд и Фостер. Белые обезьяны. Это прозвище тогда и закрепилось за ними. Каждый пытался повторить подвиги Белых обезьян, даже Ликуори, смешивший всех несколько преувеличенным страхом перед прыжками.
Разве не смешно? Скачущая по деревьям мышь.
Только Реви держался в стороне. «Я знаю, у меня не получится».
«Это потому, что ты не хочешь попробовать, – напирал Куртис. – Ты же видишь, получается даже у Нормана».
Он зря так сказал. Дон Реви побагровел. Он тогда еще не умел справляться с собственными эмоциями. Он заставил себя взобраться на огромный дуб.
Итог – вывихнутое бедро.
– «Врачу, исцелися сам», – не без гордости процитировал Реви.
И передразнил:
– «Это потому, что ты не хочешь попробовать». У меня нет заметных изъянов, Рон. Если вдруг прыгает уголок губ, это всего лишь рефлекс. Поворачивай на бульвар. Полицейские нас пропустят.
Институтская берлога Реви, как он называл свою квартиру, состояла из нескольких гостиных и кабинета.
– Уютно, – заметил Куртис, – но пахнет клиникой.
– Это лучше, чем трущобой.
Реви поднял пульт и огромный экран, врезанный прямо в стену, осветился.
Фигурки игроков. Рев болельщиков.
– Бокс? В это время?
– Ребята с Си-Эн-Эн подкидывают мне нужную информацию.
– Интересуешься боксом? – Куртис не понимал.
– Я интересуюсь Симпси. Видишь его рожу? Он настойчив. Боюсь, Тромпу не устоять… Нет, точно не устоять…
– Какая разница? Этот Симпси противен так же, как и Тромп.
– Разница есть, – Реви озабоченно улыбнулся. – Разница в том, что Симпси выигрывает. А значит, уже сегодня по рабочим районам прокатится волна варварства. Там почти везде болеют за Тромпа. Он из низов. Считается, что именно Тромп должен набить морду Симпси, а не наоборот. Понимаешь? Вспышки варварства всегда связаны с простыми вещами.
– Я думал…
Реви угадал:
– Нет, Рон. Я болею за Симпси.
– Но зачем тебе это все?
– А спортивный катарсис?
– Час назад, – усмехнулся Куртис, – я выслушал лекцию о природе искусства. Теперь мне, кажется, предстоит лекция об очистительной роли спорта?
– Был у Тигра?
Реви произнес прозвище Херста с любовью.
– Не буду я читать никаких лекций, – выключил он экран. – И придумал я эту систему не ради спортивного катарсиса. «Мединформ» нужен мне для работы. Заметь, не медиа, а меди. С помощью ребят из Си-Эн-Эн я могу напрямую черпать нужную мне информацию. В любой час дня и ночи. Из любой части страны. Из любого уголка мира, если там, конечно, есть телевидение. Хочешь знать, сколько человек в Бэрдокке на данный момент болеет гриппом?
– Не хочу
– Тебе не интересно?
– Предпочел бы узнать, сколько подонков в Бэрдокке в данный момент готовы выйти на улицу и где проходят их маршруты.
– Увы, – развел руками Реви. – Этого и я пока сказать не могу.
– Пока?
– Разумеется.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что нас учили заглядывать в будущее.
– Но никто его не предугадал, – покачал головой Куртис. – Ни Фрост, ни Килби, ни Анри…
– Так только кажется.
– Что ты хочешь этим сказать?
– А помнишь химический концерт Фроста?
– Тот, при свечах? У Инги?
– Ну да.
– Еще бы не помнить!
– А странную фразу Анри?
– Он произнес не одну фразу.
– Если завтра, – напомнил Реви, – мы и впрямь выиграем у ривертаунцев…
– Ну и что? Почему ты вспомнил?
Реви рассмеялся:
– А ведь наша команда на другой день действительно выиграла у ривертаунцев.
И удивленно уставился на Куртиса:
– Ты что, не понял?
– Что именно?
– В тот вечер Фрост не шутил. Химический концерт не был фокусом. Билл сказал нам: думайте! Он настаивал. Он несколько раз повторил это. Сосредоточьтесь! Думайте о главном! Он подталкивал. Инсайт. Есть такой термин. Означает озарение, если не знаешь. Фраза Анри истолковывается просто. На него действительно снизошло озарение. Он понял, что наша команда побьет ривертаунцев. У них не было шансов, но он сумел увидеть то редкостное стечение обстоятельств, которое и привело ривертаунцев к поражению.
– Значит, не я один ощущал тревогу?
– Конечно. Просто нам не удалось обсудить результаты. А Билл и Дэйв не успели разъяснить нам свои идеи. Но я догадался. Фрост уже тогда подошел к чему-то чрезвычайно важному… Божественный интеллект… Может, Фрост даже приблизился к какому-то принципиально новому способу воздействия на функции человеческого мышления… Заметь, к чисто химическому способу. Воздействующему напрямую на интеллект, без всяких там выходов на эмоциональные центры. Понимаешь? А чувство тревоги или радости провоцировалось музыкой. Думаю, Рон, что Фрост, не будучи хорошим психологом, в сущности нашел мощный способ ощутительно раскачивать коровую доминанту.
