почти ничего не видит. Все расплывалось перед ее глазами. Остались лишь неясные очертания коридора, мечущихся в агонии силуэтов и светлый проем двери. Ее начинало мутить. Сколько раз она видела такие картины, людей, задыхающихся и отхаркивающих куски собственных легких. Ей овладел животный страх. Не в силах более сопротивляться, она начала медленно идти к светлому пятну, опираясь на стену. Стекла вмиг запотели, становилось слишком трудно дышать. И когда наконец Лаура достигла светлого пятна, она буквально вывалилась в дверной проем. Ноги не слушались, а тошнота уже была непереносимой. Понимая, что сейчас ее вырвет, она стянула с себя бесполезный противогаз, откинула его в сторону и ее скрючило в очередном приступе рвоты. Не имея сил подняться, она так и продолжала лежать. Слепая, беспомощная и умирающая, надеявшаяся хотя бы перед смертью почувствовать дуновение свежего ветерка. Где-то в далеке, продолжали взрываться снаряды, грохотали пушки, кричали люди и животные, но все это для нее потеряло значение. Она сделала последний вдох и закрыла глаза.
Ее заметил Йозеф, принявший решение бежать вместе с остатками своих подчиненных. Он буквально споткнулся об нее в проходе. Подувший ветер унес ядовитый газ прочь. Проверив пульс, он приказал одному из санитаров тащить ее на себе. Неулыбчивый здоровяк поморщился, выругался сквозь зубы, но перечить майору он не мог.
Они шли вдоль дороги, пытаясь остановить какой-нибудь транспорт, идущий в сторону штаба. Мимо проезжали переполненные грузовики с раненными. Наконец, их подобрала гужевая повозка. Потеснившись, они устроились поудобнее в телеге. Начинал моросить мелкий дождь.
Йозеф не знал, почему он в этот момент так переживал за жизнь Лауры. Она была ему, по большому счету, никем. Просто очередная медсестра, выдернутая из-за студенческой скамьи и отправленная в самое пекло траншейной войны. Но чувствуя ответственность, он приглядывал за ней. Учил, наставлял, он же первый раз, увидев ее нервный срыв, предложил ей сигарету. Ему казалось, что этой девочке совсем не место в пристанище боли, крови, кишок и смерти. Она слишком выбивалась из окружения своими манерами, речами и повадками. Однако пережив с ней несколько мучительных месяцев, он прикипел к ней. Она слишком сильно напоминало ему о доме. О том времени, когда Йозеф был обычным хирургом в одной из столичных больниц. Напоминала о семье. Не имея возможности видеться с женой и детьми, он пытался дать ей ту отеческую любовь и заботу, запасы которой были не растрачены. Да и не куда их было тратить. Вокруг царствовали война и фронт.
Бывало, что он кричал на нее, мог отвесить подзатыльник, но лишь так он мог показать свое соучастие, так выразить, что ему не все равно. Потом, по прошествии нескольких месяцев, она пообтесалась, набралась опыта, научилась быть расчетливой и бесчувственной. Он с определенной гордостью наблюдал, как из мелкой соплячки, она становится взрослым человеком. Был ли он рад этому — определенно, а как иначе пережить весь творящийся вокруг ужас. Надо быть сильным, жестоким, иметь холодную голову и превосходно ориентироваться в условиях неопределенности. Однако, эта уходящая на его глазах юность, вызывала в нем неосознанное чувство тоски. Всепоглощающей, обволакивающей, склизкой, захватывающей сердце в плен. Он вспоминал о сыне, которому в следующем году исполнялось семнадцать, он переходил в последний класс и, как и его одноклассники и друзья, мог бы мобилизован и отправлен на фронт. А там, он надеялся, ему бы попался такой же унтер-офицер, который бы научил его сына как уцелеть в этой кровавой и жестокой бойне. Как не сойти с ума и выжить. Выжить, хотя бы выжить, да не попасть в лазарет, где такие как он расчетливым умом определяли судьбы молодых людей, решая кому жить, а кому умереть. Эти молодые люди, вчерашние школьники, которых государство все последние десять лет пичкало патриотическими лозунгами, не были подготовлены к драке, не были подготовлены к тому, чтобы встретиться лицом к лицу с точно такими же как они. И это было самое страшное, смотреть в такое же юное лицо мальчишки с винтовкой, но в другой форме, и с ужасом понимать, что его выбор сделан. Чего греха таить, Йозеф и сам был разносчиком пропаганды, говорил о прекрасном будущем и великом прошлом, но забывая о сером настоящем. Он часто ругался со своим стариком, который прошел в молодости восточную кампанию и сидел сейчас в своем кресле-качалке и недоумевал — неужели все забыли за эти двадцать лет, какой это был ужас и страх. «Да, отец, — думал хирург сейчас, покачиваясь всем телом на очередных ухабах, — Мы забыли. Вы слишком мало говорили нам о той войне. А если и говорили, то о геройстве, чести и достоинстве. Как армии вставали друг на против друга и шли в бой, шеренга за шеренгой, под цветастыми флагами и рокот боевых труб. Это казалось красивой сказкой, а сейчас же, сказка скорее напоминала ночной кошмар. Место чести и достоинства заняли газовые атаки и бессмысленные мясные штурмы. В таких условиях честь — это первое, что умирает в человеке. Когда твои враги ведут себя как звери, очень сложно оставаться человеком, каким бы ты ни был до войны». Эта девочка, была тем немногим, что могло помочь сохранить остатки человечности в изуродованном, искалеченном и изрезанном сердце старого Йозефа. И если бы она сейчас умерла, то вместе с ней умерли и те крохи тепла в его сердце. Хирург боялся этого, а поэтому постоянно проверял, дышит ли Лаура, ежеминутно щупал пульс и просил извозчика везти быстрее.
Через час они прибыли в расположение части. Стройным рядом стояли деревянные казармы, работала кухня, чуть поодаль находился лазарет. Отдыхающие солдаты были кто где: кто-то играл в винт, устроившись на летней зеленой траве, кто-то курил и бездельничал, смотря вдаль, в сторону фронта. Даже здесь, за несколько километров чувствовалось его немое присутствие. Доносились раскаты вражеской и дружественной артиллерии, но их шум был отдаленным, глухим.
Не теряя времени, майор направился в сторону лазарета, приказав санитару Паулю следовать за ним, тот подчинился. Йозеф ругался с местным врачом, пытался выбить себе операционную — все они были заняты свозимыми с фронта солдатами. Наконец, он достал из кармана позолоченный портсигар и вместе со всем содержимым протянул его мужчине. Тот, поморщился, принял взятку и провел их внутрь. Дальше, жизнь Лауры и так висевшая на волоске, оказалась только в руках Йозефа. И он не мог допустить ее смерти, неважно какой ценой это могло ей обойтись.
Оставшись с ней один на одни в пустой комнате, он снял с нее одежду
