цокольные этажи — это будущее, верхние этажи — прошлое. И сейчас у нас офигенная проблема, потому что лифт не едет вниз. Будущее почему-то стало недоступным.
В кабинете было тихо. У приоткрытого окна легонько колыхалась тюлевая занавеска. Яркое солнечное пятно на полированной поверхности стола грело кончики пальцев, которые Гоша опустил туда, как в кипяток.
— Ты не должен был войти в лифт, у тебя нет допуска. Но кто-то специально отправил меня вниз, а потом открыл внешний контур, чтобы запустить нужного человечка. А тут ты со своим ведром… И этот кто-то сидит здесь. Налей водички.
Она села и подождала, пока Гоша нальет из хрустального графина в чистую пепельницу, а потом принялась лакать, как самая обыкновенная кошка. То ли давление поднялось, то ли мозг отказывался понимать происходящее, но перед глазами Мефодьева все немного плыло, словно между ним и реальностью колыхался дым от костра.
— Слушайте, у меня такое ощущение, что я принял наркотики.
— Это у всех так. Чав-чав-чав…
— А вы и правда… кошка?
— Правда. Самая настоящая. А еще я — генерал-полковник КГБ или ФСБ по теперешнему, — Кира Энгельсовна подняла на Гошу ярко-зеленые глаза с вертикальными зрачками, — и я руковожу настоящим «Заслоном». Тем, который охраняет время от несанкционированных вторжений.
— Но кошки не разговаривают, — огрызнулся Гоша.
— Правда? Почему же мне никто не сказал? — генерал-полковник Зильберштейн облизнула усы и недобро скривилась. — Дело в том, Мефодьев, что именно я сейчас решаю: передать тебя в третий отдел на проверку или пожалеть.
Гоша заерзал на стуле.
— Думаю, лучше пожалеть, я же ничего не сделал.
— Знаю, — вздохнула Кира Энгельсовна, — ты, Мефодьев, за всю свою жизнь действительно ничего не сделал.
Генерал-полковник не зря руководила своим учреждением — ее слова ощутимо царапнули Гошу. Дела у него и правда шли неважно: Скворцов давно до него доскребывался за безынициативность, а тут и вовсе взъелся. Ну где Гоше было взять комплектующие на стенд для Ту-95 — это такая древность, что и не вышепчешь. Уволить грозил. Орал, что настоящий русский инженер может сотворить работающий макет из говна и палок, а уж подобрать комплектующие — как два пальца об асфальт.
Но откуда она об этом знала?
— Сама себя не похвалишь — никто не похвалит, но я заведую «Заслоном» с 1945 года. И за это время у нас было пять инцидентов, этот шестой. Что глаза выпучил? Я 1923 года рождения. Пока мы работаем в «Заслоне», мы неуязвимы для времени.
— А потом?
— А потом суп с котом. Видел дверь «Запасный выход»? Если ты подустал и решил уволиться, просто выходишь туда.
— И что?
— И всё.
Гоша вспомнил печального мужика, пачка которого лежала у него в кармане, и почувствовал, что очень хочет упасть в обморок.
В кабинете генерал-полковника было намного спокойнее, чем у Панайотова или в коридоре. Несмотря на то, что Кира Энгельсовна постоянно говорила по селектору, переругивалась с секретарем, отдавала распоряжения входящим-выходящим сотрудникам. Гоша открыл окно и прилег грудью на подоконник. Интересно, какой это год? Он устроился в «Заслон» в 2004, и с тех пор почти каждый день выходил из автобуса на этой остановке. Последние семь лет он ездил на машине, но все равно парковался здесь, на парковке, которой пока что не существовало.
Рассматривая улицу, Мефодьев пытался отыскать приметы времени: вывески, рекламные щиты — но ничего такого не было. И это тоже была примета. К остановке подкатил кособокий ПАЗик, выпустил людей и умчался прочь. К проходной двинулись три человека: женщина с химзавивкой и двое мужчин в старомодных костюмах. И тут Гоша увидел пакет в руках одного из мужчин: стилизованная ромашка, которую он смутно помнил. Символ Московского Международного Фестиваля молодежи и студентов.
Вот оно. 1985 год.
Странное ощущение: смотреть на мир, в который ты только что родился. Судя по тому, что на улице было лето, Гоша как раз появился на свет. А его непутевый отец этот свет покинул, разбившись на мотоцикле с очередной шалавой.
Чем такой отец, лучше никакого — повторяла мать, но с этим Гоша был не вполне согласен. Он бы предпочел иметь отца, чтобы тот научил его драться или сам защитил от дебилов-одноклассников. Чтобы подарил ему гитару, смотрел «Формулу 1» и хотя бы иногда разговаривал. Чтобы не нужно было держать все в себе, чтобы было проще понимать Лешку — собственного сына, которого Гоша не видел уже три месяца.
Если подумать, непутевый папаша задолжал не только Гоше. И хорошо бы с него спросить. Мефодьев воровато оглянулся: Кира Энгельсовна ругалась по телефону с какими-то серьезными людьми.
В коридоре пахло супом, видимо, пришло время обеда.
— Куда, Мефодьев? — Кира Энгельсовна досадливо крикнула в селектор, — это я не вам!
— Я это… в туалет схожу.
Двери лифта открылись, выпустив Гошу в привычный холл, который он, тем не менее, едва узнал. Вместо крашеного гипсокартона на стенах были гипсовые панели, по углам стояли две большие кадки с пальмами, да и сама проходная выглядела совершенно по-другому. Большой стенд с фотографиями передовиков и надписью «Ленинградский завод «Ленинец» висел ровно там, где Гоша привык покупать чипсы в автомате.
На противоположной стене красовались электронные часы, показывавшие дату. Гоша посмотрел и почувствовал легкую тошноту: 14 июля 1985 года — день, когда погиб его отец.
На улице было жарко. Плотный воздух не поднимался вверх, держался возле земли горячей массой. Гоша шел в ней по пояс, ему казалось, что своим телом он раздвигает неподатливое пространство. Да много чего ему казалось — оказавшись в месте, где его не должно быть, Мефодьев чувствовал себя очень странно.
Он даже не сразу догадался смотреть по сторонам, а ведь посмотреть явно было на что. Лишь пройдя целый квартал, Гоша очнулся и понял, сколько вокруг интересного. Город, каким он был почти сорок лет назад, казался новым и восхитительным.
Металлические вывески на домах, автомат с газировкой за 3 копейки и главное — никаких иномарок на улице. Женщины и мужчины, довольно нелепо одетые, в свою очередь глазели на Гошу. Его потрепанные джинсы и рубашка в клеточку в их глазах выглядели так же нелепо, как и костюмы из дешевой синтетики в жаркий день.
Так, минут за сорок Гоша дошел до Фрунзенской. Там, за станцией метро притаился «Петмол», где работал экспедитором его отец — так, во всяком случае, однажды обмолвилась мама.
За круглым желтым зданием станции шелестели деревья. Солнце потихоньку садилось, тени перемещались по кругу, большие железные ворота были открыты, и возле проходной
