уже расползался народ. Гоша побродил вокруг да около и присел на скамейку, поставив рядом своё желтое ведро. Зачем он его взял вообще? Надо было оставить в «Заслоне», хотя…
— Чё, Пах, по пиву?
— Не, это разбавленное говно сам пей.
— Когда проставляться будешь?
Гоша вздрогнул — голоса звенели прямо у него за спиной.
— Скоро. Вторую половину получу за июнь, и накроем поляну. Только это, по-пионерски, мне сейчас деньги для сына нужны.
— Ну эт само собой. А жениться-то когда?
— Никогда. На Лариске я не женюсь, пусть хоть камни с неба падают.
По Гошиной шее поползли мурашки. Он вскочил, сделав вид, что всматривается вдаль, осторожно повернулся и увидел молодого парня — лет 25 от силы. Небольшого роста, тонкий в талии, но плечистый, на голове копна волос. И лицо: подвижное, живое, отзывчивое на любую эмоцию. Короче, это был улучшенный и не забитый жизнью вариант Гоши.
Парень поднялся и подошел к стене, где стоял мотоцикл. «Ява» — подумал Гоша и завис. Мимо промчалась дородная женщина лет пятидесяти.
— Мефодьев! Мефодьев, стой!
Гоша вздрогнул и еле поборол желание ответить. А парень на мотоцикле поднял голову:
— Что такое, Элла Николавна?
— Ты на Петроградку?
— Туда.
— Подбрось. Муж скоро придёт, а дома шаром покати.
— Легко, — улыбнулся тот, другой Мефодьев, и кивнул ей на заднее сидение. Женщина завозилась, подбирая платье, а Мефодьев наклонился к приятелю и шепнул, сверкая глазами:
— Ты прикинь, у него пальчики… вот такусенькие! И ноготочки на них — самые настоящие.
Мотоцикл взревел и рванул с места, а Гоша задохнулся — то ли от поднятой пыли, то ли от непонятного спазма, скрутившего горло.
Как он шёл обратно, он плохо помнил. Летний город, полный суеты и пыли, был восхитителен — если смотреть на прошлое через аккуратное окно, оно всегда видится прекрасным. И только самая обычная жизнь способна лишить романтики даже золотистые летние вечера.
Так вот он какой, Павел Мефодьев. Живой, гибкий, улыбчивый — неудивительно, что мать так боролась, и так ненавидела его, навсегда потеряв. Совсем молодой — сам Гоша давно старше его физически, а морально был старше, кажется, всю жизнь.
Этот парень хотел жить, радовался рождению сына, готовился к новой жизни. Совсем другой человек, которого Гоша не знал, но которому он охотно пожал бы руку. А шалава, с которой он разбился — опаздывающая домой пятидесятилетняя бухгалтерша. Как несправедливо вышло: этот парень достоин жизни, но если даже не жизни, то хотя бы доброй памяти. А не бесконечных ядовитых мыслей, крутившихся в Гошиной голове из года в год.
Надо сюда вернуться. Гоша крутанул вертушку на проходной «Ленинца» — и пораньше, чтобы подойти к нему, прикурить, познакомиться. Побыть хоть немного рядом, сказать ему что-то хорошее, чтобы он улыбнулся, или еще лучше — не садился в этот вечер на мотоцикл.
Но в прошлом нельзя ничего менять. И сейчас Гоша понял, почему — уткнувшись лбом в гладкую стенку лифтовой кабины, он скрипел зубами, чувствуя, что не может, никак не может согласиться с железным, но жестоким правилом.
Прошлое нельзя менять.
И тут дверь отворилась, впуская в кабину не только дневной свет, но и зловещую черную тучу, буквально исходившую от генерал-полковника второго отдела КГБ, Киры Энгельсовны Зильберштейн.
Она уже знала, что Гоша нарушил порядок. Знала когда, где и как. Ее ярко-зеленые глаза метали молнии, от которых даже опытный разведчик обмочил бы штаны. Но Гоша был готов к выволочке. Он был готов хоть к пыткам, но только не к тому, что Кира Энгельсовна завопит на весь «Заслон»:
— ГДЕ ВЕДРО, ДЕБИЛ??!
Гоша похолодел. Весь пафос момента буквально за секунду превратился в позор. Отблески закатного счастья на Гошином лице стыдливо стекли вниз, будто не желали иметь ничего общего с таким безответственным субъектом.
Проклятое ведро! Почему он не оставил его в коридоре, когда прошмыгнул в лифт? Побоялся, что украдут. А теперь он стоит тут перед генерал-полковником и понимает, что расстрел — очень мягкое наказание для подобного дебила.
Наверное, он оставил его под скамейкой у «Петмола» и тупо про него забыл, засмотревшись на отца. Боже, какой придурок…
— Кира Энгельсовна, я разберусь.
Кто-то взял Гошу за локоть и оттащил в сторону. Это был Гена Панайотов, выглядевший немного странно:
— Слушай, ты правда там был?
— Где?
— В прошлом. — он смотрел на Гошу заискивающе, и это совершенно не билось с его обычным тоном. — Вот так взял и вышел?
— Я не хотел. В смысле, я не знал, что это запрещено. Блин, чувак, не делай мне нервы, без тебя хреново! Я там ведро забыл. Блииин, ну что я за дебил…
Панайотов улыбнулся вполне дружелюбно:
— Расслабься. Пойдем по кофейку бахнем.
Кофе у Панайотова был говенный, похожий на цикорий. которым потчевала Гошу его последняя девушка.
— Кофейный напиток «Ячменный»! Купил на озоне.
— Зачем? Что, нормальный кофе в магазинах кончился?
Гена сделал глоток и мечтательно зажмурился:
— Я как в детстве хочу. Чтобы тот самый вкус вспомнить. Знаешь, когда Союз развалился, я в школу ходил, но я многое помню. Спокойно тогда было, не то, что сейчас. Бабушка моя 43 года в типографии проработала — как пришла после техникума, так и вышла на пенсию. Вот это жизнь была! У бабушки двадцать восемь выговоров в трудовой было, но не уволил никто. Прикинь? Сейчас такое разве возможно?
Гоша был действительно расстроен:
— Двадцать восемь выговоров? Что, так плохо работала?
Он и сам был неважным работником, но панайотовская бабушка легко дала бы ему прикурить. Пожалуй, Скворцов прав — гнать таких надо, пока не натворили чего. Один дурак может тыщу умных погубить. Совсем как Гоша.
— Панайотов, бросай этого дебила, идем в аппаратную.
В приоткрытой двери показалась генерал-полковник Зильберштейн в сопровождении конвоя.
— Вы ключ достали? — выпучил глаза Гена.
— Нет, пойду так поковыряюсь… Марш наверх, мне твои руки нужны.
И тут здание «Заслона» потряс мощный удар. Раздался сильный толчок, как при землетрясении.
А потом второй. Гоша потерял равновесие, полетел спиной вперед — на него приземлилась Кира Энгельсовна и еще парочка ответственных товарищей. Этажи зашатались, пришли в движение, и здание начало оседать, словно проваливаясь под землю.
Тонкий металлический звук впился в ухо и быстро заполнил собой помещение. Присутствующие испуганно переглянулись:
— Что это?
Генерал-полковник Зильберштейн запрыгнула на журнальный столик и наступила на пульт от телевизора — пластиковый ящик вздрогнул, и на медленно посветлевшем экране появилась бегущая строка «Новости на этот час». На фоне танка, застрявшего в воротах цирка.
Панайотов обернулся
