с выражением неподдельного ужаса:
— Но это же…
Крупная дрожь пробежала по зданию, и стоявшая на подоконнике герань тяжело рухнула на пол.
— Падаем, товарищи.
Башня «Заслона» опускалась вниз со скоростью около двух минут на этаж. Четыре противовеса из шести вышли из строя.
— Тот, кто блокировал лифт, должен был понимать, что этим кончится…
Кира Энгельсовна была мрачнее тучи.
— Время не стоит на месте. Если ты не движешься в будущее, ты катишься назад. И это катастрофа.
Гоша, хоть и был перепуган до смерти, все же рискнул спросить:
— Но зачем кому-то блокировать будущее?
— Это очень хороший вопрос, Мефодьев.
Масштаб катастрофы было сложно представить. Потому что раньше такого никогда не было. Мало того, что будущее оказалось отрезанным, так еще и прошлое стремилось поглотить их, как черная трясина. Кира Энгельсовна каждые пять минут требовала доклада, и картина была удручающая: башня «Заслона» опускалась вниз. Как бомба с часовым механизмом, она отсчитывала время, а потом проваливалась вниз на очередной этаж. И очередной год отматывался назад, погружаясь в затхлую, стоячую воду времени.
— Мы падаем, Кира Энгельсовна…
— Вижу. Панайотов, что у нас по лифту?
— Без изменений. Цокольные этажи недоступны, первый и второй тоже. Скоро заблокируется третий.
— С какой скоростью мы падаем?
— Примерно две минуты на этаж.
Генерал-полковник что-то прикинула и повернулась к Гоше:
— У нас час и двенадцать минут, чтобы забрать твое ведро. Вперед, дебилушка.
Гоша побежал, как ужаленный.
Выходя в тот же немного сонный, жаркий день, Гоша вздрогнул — он ожидал увидеть вокруг сгущающуюся тьму. Но всё было тихо и мирно — в июле 1985 года еще ничего не произошло.
— Чего рот раззявил? Шевелись.
Кира Энгельсовна запрыгнула к нему на руки и скомандовала:
— Бегом марш! Туда, где ты его оставил.
Мефодьев вспотел и запыхался, его физическая форма была явно неподходящей для того, чтобы бегать кроссы с кошкой на руках. Но протестовать не смел, он и без того был кругом виноват. Единственный вопрос, который его беспокоил: что будет, если они прибегут туда раньше, чем он оставил ведро?
По шее и лбу струился пот, сердце колотилось как ненормальное. Радовало только то, что временами стоячий воздух прорезался ледяным сквозняком. Чем дальше Гоша бежал, тем чаще попадались ему такие струи, всегда возникавшие неожиданно и ударявшие в бок, как нож хулигана.
Когда он шел сюда в первый раз, такого не было. Он хотел спросить, но понял, что, если откроет рот, то сердце выскочит прямо туда и затеряется где-то в пыльных переулках Московского проспекта.
— Стоять! — резко скомандовала Кира Энгельсовна. Гоша затормозил, едва не клюнув носом в нагретый асфальт. Проследив за её взглядом, он увидел нечто странное: ему показалось, что здание в конце квартала как бы искривляется — эффект был похож на фотошоповский фильтр. Но ничего удивительного: Мефодьев давно не занимался физкультурой, и такая пробежка с отягощением была для него совершенно неожиданной. Тут и не такое померещится.
Путь, на который одному Гоше понадобилось полчаса, вдвоем с Кирой Энгельсовной они преодолели за пятнадцать минут. Вот и станция Фрунзенская, вот и проходная Петмола, вот и он сам сидит на скамейке, головой вертит. Блин, дерьмово он всё-таки выглядит!
Но ведра с ним нет.
— Под скамейкой должно быть. Я его туда ногой задвинул.
Гоша снова проводил взглядом парня по имени Павел Мефодьев. Вот он подошел к мотоциклу, завел его, подождал, пока полноватая бухгалтерша устроится сзади. И тут он рванулся — так захотелось сказать ему, чтобы не ехал. Чтобы задержался хотя бы на пять минут, и уже выехавший КАМАЗ пролетел бы мимо.
Но в горло ему впились когти, и Гоша едва не потерял сознание от боли.
— Ты что творишь, скотина? Один раз напакостил — этого более чем достаточно. Ведро ищи, придурок…
Совсем не генеральская фраза, но её хватило, чтобы парень на мотоцикле стартанул с места и почти исчез в поднятом клубе пыли. Гоша закашлялся до слёз в глазах, а когда проморгался — красная «Ява» уже исчезла за поворотом. Дыхание перехватило, и тоска навалилась на плечи. Захотелось исчезнуть, сбросить с себя настырную кошку и нырнуть в раскаленный переулок — и никогда не возвращаться. Пусть останется эта жизнь с газировкой по 3 копейки, с молодым и красивым отцом. Красивая и подсусаленная, как в кинофильме студии Довженко.
Тем более, что ведра под скамейкой не было.
— Ты точно помнишь, что оставил его там?
Назад они бежали даже быстрее, но тревога всё усиливалась. Как бы Гоша не летел, невеселые мысли его обгоняли. Резких сквозняков стало больше — они буквально били под дых, словно в реальности образовывались дыры, из которых нещадно дуло.
— Ты понимаешь, Мефодьев, что мы сейчас непонятно во что вообще вернемся?
Гоша что-то промычал. Толку отвечать? Всё плохое, что могло случиться, уже случилось. Он всё продолбал: и отца, и свою жизнь, и вообще мир. И даже это грёбаное ведро — какого чёрта он с ним вообще попёрся куда-то? Тоже мне Экскалибур.
— Твоё ведро — это, блин, всадник Апокалипсиса. Господи… вот не верю в тебя, но услышь меня и поржи: мы погубили мир с помощью ведра. Жёлтого пластикового ведра, сука…
Проходная завода «Ленинец» была пуста, когда они вернулись. Это испугало бы Гошу, но только не сейчас. Он крутанул вертушку, и та вдруг покосилась с жалобным звоном. Пришлось протискиваться, удивляясь непривычной неряшливости помещения. Оно выглядело так, будто заброшено уже лет тридцать: на полу грязь, бумага на стендах полиняла и вспучилась.
Это было очень странно, но спрашивать у Киры Энгельсовны Гоша не рискнул.
Честно говоря, пока открывались двери на 16 этаж, Гоша пережил всю гамму чувств. От трагедии к надежде, когда увидел чистый и солнечный коридор, уже успевший стать родным. В коридоре все так же сновали люди, и это, казалось, удивило даже генерал-полковника Зильберштейн.
— Ничего не понимаю… Везёт тебе, Мефодьев.
Гоша доставил её прямо в генеральский кабинет, где она сразу же полезла в сеть. Просмотрела какие-то графики и таблицы и стала нервно жевать уголок докладной записки.
— Все выглядит так, словно твое ведро никогда не попадало в 1985 год. Аналитика чистая — мы вернулись ровно туда, откуда вышли. Кто-то за тобой прибрал.
Гоша не знал, что думать.
И тут здание потряс новый сильный удар.
— Я не понимаю… Реально не понимаю, зачем кому-то блокировать будущее.
Панайотов выглядел задумчивым.
— А кому оно нужно?
— В смысле?
— Будущее твое. Что у тебя в нем будет?
