Ровно в восемь вечера тихо прощёлкали электромагнитные замки, и дверь камеры непривычно поддалась одному лишь желанию выйти, выпустила его в полумрак коридора. Стараясь производить меньше шума, он прошёл к лестнице. Все три решётчатые двери на пути вниз оказались раскрытыми, и, пересекая двор, он не увидел у входа в административное здание всегда скучающего там охранника. Проходами здания, которые ему указал на схеме Службист, он довольно быстро, не встречая ни одного человека, вышел к узкому служебному помещению и невзрачной дверце – за ней порядки тюрьмы заканчивались. Всё это походило на побег, и у самой дверцы на мгновение представилось диким, что он согласился, поверил бреду об освобождении, не прикинув возможностей угодить в ловушку или попасть в рабскую зависимость от негодяев и шантажистов. Надо вернуться, всё взвесить, подготовить свои требования: утро вечера мудренее – они придут и уступят: он им нужен. Борис тихонько, лишь на секунду, приоткрыл дверцу: это последнее препятствие к тому, что было снаружи. Лицо его обдало пленительной свежестью сырых листьев. Он вдохнул эту свежесть полной грудью и опьянённый ею осторожно спустился по трём ступенькам в безлюдный проулок.
В плохо освещённом проулке его ждала чёрная иномарка. Тёмные очки и такие же усы сидящего за рулём делали картину хорошо организованного побега почти законченной. Вновь всколыхнулись недавние опасения и подозрения, но отступать было поздно. Борис нырнул в приоткрытую заднюю дверцу, быстро сел на что-то мягкое, и автомобиль рванул с места, сразу набрал скорость, понёсся вперёд. Откинувшись на спинку сидения, Борис выдернул из-под себя лёгкую куртку. Надел её поверх майки, и ему стало теплее. Мчались лихо, постоянно сворачивали в малолюдные и безлюдные улочки и переулки, тенью, не включая света, проносились по ним, с визгом колёс делали резкие повороты с одной стороны дороги на другую. Вцепившись в руль, водитель посматривал в зеркальце над лобовым стеклом, и в этом же зеркальце Борис видел его лицо. Без чёрных очков оно казалось молодым для таких пышных усов, и Борис вдруг мысленно пожалел, что за ними нет погони, – столь острым было переживание вновь обретённой свободы. Он больше ни в чём не сомневался. Пусть будет, что будет, он выкрутится.
Ещё не меньше получаса петляли по улочкам, улицам, постепенно приближаясь к центральной части города. Было непонятно, к чему такая осторожность, но он не спрашивал, – возможно, водитель лишь проходной исполнитель, получил задание доставить его в условное место. На углу освещённого единственным светильником переулка, недалеко от шумно-оживлённого шоссе, наконец остановились. Водитель нашёл свободное место за крайней машиной возле большого окна ночного кафе и заглушил двигатель. Окно было задёрнуто плотной шторой, по краям которой пробивался тёплый красный свет, и Борис без вопросов последовал примеру усатого водителя, выбрался из салона, затем направился к резным дверям парадного входа.
Внутри кафе показалось таким же уютным и тихим, как снаружи. Борис отстал от вошедшего первым водителя, уселся за свободный столик у стены, под навесным фонариком. Было действительно тихо, так тихо, что он слышал негромкий голос того, кто его сюда привёл, когда он пробубнил у стойки неприхотливый заказ. Голос он узнал лучше, чем лицо, и оценил способности службиста, изменять внешность. Службист не возражал против выбора им столика, опустил на столешницу тарелки с котлетами и горячим, исходящим паром рисом, с салатом, тёмным, свекольным.
– Сходи за кофе, – вполголоса распорядился Службист и опустился на мягкий стул напротив. На всякий случай пояснил: – И пирожными.
Направляясь к стойке, Борис приметил у прохода к туалетам настенный таксофон. Возле стойки витал, после тюрьмы дразнил запах свежезаваренного кофе. Полный и крупный, от природы спокойный молодой человек в белоснежной рубашке и с вишнёвого цвета бабочкой под воротником, разливая парящий напиток в чашечки, подвинул их к Борису. На его просьбу, ни слова не говоря, достал из-под стойки два переговорных жетона.
Когда набирал на таксофоне первый пришедший в голову номер, номер сестры, Борис наконец нутром почувствовал, что значит, быть свободным… Сильная, загорелая ладонь предсказуемо опустилась на рычажок, прервала в трубке гудки вызова.
– Не надо звонить, – за его спиной тихо и холодно предупредил Службист.
– Вот как? Разве меня не освободили?
– Сначала работа.
– Я так и не знаю, в чём она?! – с внезапным раздражением обернулся к нему Борис.
Десятка три камер скучно показывали на экранах безлюдное ночное однообразие подходов к зданию, тусклые коридоры, застывшие лифты, крышу с красными огнями на ней. Лишь одна картинка телеэкрана привлекала внимание старшего дежурного службы охраны штаб-квартиры акционерного общества: в дальнем углу вытянутой стоянки одиноко темнела машина. На первый взгляд пустая, однако при желании в ней можно было различить очертания двух фигур. Старший дежурный повернулся во вращающемся кресле, заметил кучерявому молодому охраннику в униформе частной фирмы, который лениво перелистывал порножурнал:
– Не нравится мне… Четверть часа стоит.
Молодой охранник зевнул, откладывая журнал на стол, потянулся в кресле. Затем снял телефонную трубку с укреплённого на стене аппарата, замер в вопросительном ожидании. Полные пальцы старшего дежурного коснулись сенсорных переключателей, и на экране несколько раз увеличивался передок подозрительной машины, пока не стали распознаваемыми номерные знаки. Охранник вгляделся в них и обратился в трубку:
– Выясни, чья машина? Читаю номер...
Службист в той машине тем временем отпустил руль. Он давал Борису возможность как следует осмотреть здание штаб-квартиры корпорации. Здание впечатляло. Впечатлял и рекламный щит возле него, композицией заставлял взгляд перемещаться от стилизованной звезды через крупную надпись: «АО «ЗВЕЗДА» сохранит для ВАС даже звезду!» – к подтянутому властному мужчине, счастливо улыбающемуся, явно процветающему, без сомнения президенту этого самого акционерного общества. Мужчина направлением руки приглашал войти в парадные двери из стекла и мрамора. Создавалось впечатление, войдя в них, каждый будет так же счастливо улыбаться, как и сам президент. Свет мощного прожектора падал на щит, и люминесцентные краски сияли, отчего сорокапятилетний президент был похож на киногероя в остановленном кадре.
Свет прожектора дрогнул, его пятно спрыгнуло со щита, быстро пробежало по стоянке и бесцеремонно, сквозь лобовое стекло ворвалось в салон. Борис невольно вскинул ладонь в перчатке, закрыл ею глаза и надел тёмные очки.
