А теперь…
Мужчина замялся, словно раздумывая, стоит ли говорить дальше, и я ободряюще произнес:
— Не беспокойтесь, мастер Серов. Вы можете поведать о чем пожелаете. Все, что вы скажете, останется в этих стенах.
— В общем, когда я посещал своего товарища, который здесь на излечении, вроде как видел одного из «Баюнов», того самого семнадцатого полка. Из тех, кто давно считается мертвым.
— Он был пациентом? — когда я, и Серов покачал головой:
— Нет. Он носил рясу лекаря. Я видел его мельком, и сейчас я в сомнениях, он ли это был, или нет.
Он взглянул на меня, словно ожидая, что я развею его опасения. Но я, совсем недавно встретившийся с одним из таких вот «умерших», тянул с ответом:
— Скорее всего, вам показалось, — сказал я после паузы. — А ваш товарищ, которого вы посещали? Он видел этого…
— Довлатова, — подсказал Серов. — Он был первым апостолом «Баюнов». Увы, мастер Юсупов, с ним пропала связь. Вчера мне сказали, что всех, кто находился на реабилитации, перевели в другой корпус. Под усиленное наблюдение.
Я удивленно поднял бровь:
— Вот как? Очень интересно. Впервые об этом слышу.
— Так говорят, Василий Михайлович, — ответил мужчина и с надеждой взглянул на меня:
— Я ведь в своем уме, мастер Юсупов? И мертвец не мог вернуться в этот мир?
— Думаю, если бы этот был тот самый первый апостол, его бы давно опознали, — успокоил я Серова. — Все отступники находятся в базах розыска жандармов. И не могли бы появится в столице. К тому же…
Я задумался, размышляя, много ли гвардейцев тринадцатого находится на реабилитации. И ответил, добавив в голос немного убеждения:
— Ваши братья из тех, кто находился под присмотром лекарей в корпусе, наверняка давно могли бы раскрыть предателя.
— Я тоже про это подумал, — вздохнул Серов.
— Но на всякий случай я пропишу вам успокаивающее снадобье, которое сможет корректировать возможную паранойю или панические атаки, — добавил я, и взял со стола пустой бланк. Быстро выписал рецепт и протянул Серову:
— Принимайте с утра и перед сном в течение десяти дней. Если мнительность не прекратится — сразу записывайтесь на повторный прием. Если же вас беспокоит еще что-то…
На всякий случай я активировал силу и взглянул на «Астрального двойника» своего пациента. Заметил у Серова большое пульсирующее серое пятно, которое в любой момент могло стать черным. И это было очень плохо. Потому что мнительность разрасталась, а микстуры в этом случае мало помогут. И лучше всего было бы использовать стиранием памяти. Иначе могло случиться непоправимое.
Я вздохнул и потер руки, разгоняя силу:
— Сейчас я применю одну лекарскую способность, чтобы вам было проще, — успокаивающим голосом произнес я.
Серов кивнул, и я активировал свой талант. И перед глазами появился корпус. Я стоял у дорожки и разговаривал с человеком, которого считал братом по оружию. Павлов, боец тринадцатого, которого я знал еще с приютских времен, до поступления в полк.
А затем я почувствовал на себе чей-то взгляд. Поднял голову и заметил в одном из окон комнаты второго этажа знакомый силуэт. Он был нечетким, угадывались только общие черты. И при виде этого человека в душе заклокотала жгучая ненависть. Мне показалось, что это был мой кровный враг. А через долю секунды человек опустил жалюзи.
Я разорвал плетение и замотал головой, приходя в себя. Взглянул на сидевшего напротив Серова, который удивленно смотрел на меня. Уточнил:
— Вы помните встречу с вашим товарищем?
— Смутно, — ответил тот.
Я покосился на серое пятно астрального двойника, которое начало уменьшаться. Значит, подействовало.
— Пьете курс микстур, которую я прописал, и если симптомы тревожности останутся — приходите на прием, — предупредил я.
Мужчина кивнул и поднялся с кресла:
— Спасибо, мастер Юсупов, — произнес он.
Пациент вышел из кабинета. Я же отметил в карте «тревожность», и вынул из ящика стола батончик энергона. Вскрыл обертку. Между приемом был небольшой перерыв. Успею восстановить силы, и…
Но передохнуть мне не дали. Потому что в приемной послышались голоса. Причем мужчина, который явно был посетителем, быстро перевел разговор на повышенные тона. Было понятно, что к отказу он не привык.
В беседу вмешалась Муромцева, и из приемной послышался треск. Запахло озоном, и я вскочил с кресла. Не хватало, чтобы Виктория убила кого-нибудь. Подбежал к двери, открыл ее и разочарованно пробормотал:
— Надо было позволить секретарю решить вопрос.
Муромцева стояла, преградив дорогу к кабинету. Между ее ладоней пробегали молнии. А в нескольких шагах от нее замер, удивленно глядя на секретаря, мой старый знакомый и пациент Федор Борисович. Он был великолепен: на нем были кожаные штаны, обтягивающая торс черная водолазка, плащ с уже знакомым алым подкладом. С лица слетели огромные очки, которые раскололись и лежали у его ног, обутых в ботинки на высокой платформе. Мне было не понять, зачем человеку в его огромным ростом было необходимо прибавлять себе еще сантиметров десять. Волосы певца растрепались, глаза сделались большущими, и весь вид его кричал о возмущении и шоке.
— Что происходит? Что это за дурная бабища в не пойми какого цвета кофточке? — воскликнул он отлично поставленным голосом и наконец встретился со мной взглядом. — На меня нападают, Василий Михайлович! Сделайте же что-нибудь! Оградите меня от этой гадкой женщины!
— Федор Борисович, вы ли это? — осведомился я.
— Ну, а кто еще? — удивленно ответил гость и тряхнул копной кудрявых волос. — Молю вас, уберите эту женщину.
Он испуганно покосился на Муромцеву, которая преграждала ему дорогу.
— Это мой секретарь, — пояснил я и обратился к девушке. — Пропустите его, пожалуйста. Я знаю этого человека.
— Да кто в империи не знает меня? — запальчиво произнес посетитель.
— Вы довольно успешно маскируетесь за очками, — предположил я, пытаясь успокоить артиста.
Муромцева хмыкнула, отошла в сторону и уселась в кресло. А ее ладони перестали искриться молниями. Пораженная происходящим Лидочка стояла у стены и прижимала к груди бумажную папку.
— Спасибо, Василий Михайлович, — поблагодарил меня гость.
Он подошел к двери кабинета. По дороге мужчина то и дело с опаской косился на Муромцеву. Девушка улыбнулась, и как мне показалось, она старалась делать это максимально дружелюбно. Но от ее дружелюбия Фёдор Борисович вздрогнул и
