— Я хочу его увидеть, — чуть слышно проговорила она. Одинокая слезинка скатилась по носу и упала в вино. — Посмотреть в глаза. И понять, что это было. И что будет дальше.
— А ты не думала о том, что он просто тебя уважает? И решил не тащить в постель сразу, а дать вам обоим время?
Офелия передернула плечами.
— Мне страшно в такое поверить, это было бы слишком хорошо. Любой на его месте…
— Это Рамон Эверетт, детка. Это не твои больные на всю голову доктора, которые женщин видят только на операционном столе. Налей-ка мне. Не могу видеть, как лучшая подруга спивается в одиночестве.
17 марта, пятница
Госпиталь имени Люси Тревер
Доктор Лоусон приехала на работу на сорок пять минут позже. После ужина с Мередит она уснула мертвым удушливым сном и не услышала будильник. Мысли бились о черепную коробку, не давая расслабиться. Она чувствовала себя маленькой девочкой, слабой и глупой, у которой нет никакого житейского опыта, и она пасует перед первыми отношениями. И к позднему вечеру пришла к выводу, что, в общем-то, оно так и было. Те случайные отношения, которые врывались в ее жизнь, не шли ни в какое сравнение. Там было знакомство с телом, с миром чувственных удовольствий. А сейчас впервые кто-то прикоснулся к душе. И если бы ей задали вопрос, что именно в Рамоне так перевернуло ее состояние, Лоусон бы не ответила. Это произошло не на уровне разума. И даже не на уровне чувств. Он был подобен вирусу, который проник в организм, миновал все барьеры, и теперь почувствовал себя королем. Она не могла расшифровать геном, не могла выработать антитела. Она заболела им и не имела никаких средств защиты. Не единого шанса уклониться.
А что если она права? Если она никогда больше…
Сомнения, вихрь мыслей удалось утихомирить горячим душем. Забравшись в постель, она приняла лошадиную дозу снотворного, которая убила бы человека, но оказалась недостаточно мощной для Незнакомки. Офелия надеялась, что сон, как всегда, смоет сомнения и боль, но первой мыслью по пробуждении оставалась мысль о Рамоне Эверетте. О его глазах, словах, руках и том волшебном ощущении покоя, которое он ей подарил. В те блаженные минуты на границе сна и яви Офелия вновь во всех деталях увидела загородную резиденцию. Огромную шкуру, расстеленную на деревянном полу. И двоих. Она лежала, положив голову ему на колени. Он сидел на полу, прислонившись спиной к дивану. Его длинные пальцы перебирали ее волосы, спокойные глаза смотрели в огонь. Он выглядел таким… родным. Сколько они так пролежали? Как быстро она уснула? Если бы она верила в богов, если бы знала, кому молиться, она молилась бы о том, чтобы вернуть это мгновение и остаться в нем навсегда.
В чувства ее привел звонок телефона. С трудом открыв глаза, Лоусон взглянула на часы и замерла. Она опоздала. Ответить на звонок не успела, включился автоответчик. Неприятный в такой час голос Гекаты сообщил, что одна из жертв стрелка пришла в себя. А Милену отправили в психиатрическое отделение. Что Офелию ждет Генри Аркенсон, который дежурил в ночь и перенес одну из операций на утро, чтобы провести ее вместе с начальницей. И что она, Геката, очень хочет ассистировать. И все это в пять тридцать утра! Операция назначена на семь. Времени на сборы, эмоции и сомнения не осталось. Подумав, Офелия вызвала такси и прыгнула в душ.
Она врач. Хирург. Она не имеет права терять ресурс из-за чувств. От нее зависят жизни.
Аркенсон нервно курил, стоя на служебной лестнице. Офелия наспех переоделась и пошла к нему, прекрасно зная его дурацкую привычку травиться перед сложной операцией.
— Разошелся мой шов в груди одной из жертв, — врач намеренно не называл имя парня, которого предстояло оперировать. В это мгновение ему было проще обезличить его, сделать куском мяса, но выполнить свою работу. — Я, старый идиот, не обратил внимание на то, кого оперирую. Было слишком много операций. Непростительная ошибка. А парень чертов полукровка. Или четвертькровка. Нужно было взять другие нити. А эти его организм сожрал до того, как ткани срослись.
— Генри, вы не виноваты.
— Виноват. — Аркенсон посмотрел ей в глаза и нахмурился. — Это первая ошибка такого масштаба. Надеюсь, что последняя. И я даже ни с кем не могу поговорить, кроме вас. В этой больнице темных существ меньше, чем в полиции. Доктор Лоусон, вы просто обязаны с этого момента брать на работу только их. Иначе как мы будем работать? Треверберг — город темных существ ровно в той же степени, сколь и людей. А медицина разная. Вы когда-нибудь вытаскивали из груди вампира пули из храмового серебра?
— Брр, — Офелия протянула руку и ловко выхватила сигарету из пачки, торчащей из нагрудного кармана его халата. Аркенсон молча помог ей закурить. — Я только видела, как они умирают от потери крови. И это было двадцать лет назад. Я никогда не оперировала темное существо и не представляю, что делать.
— Ну в целом все то же самое. За тем лишь исключением, что ни одна человеческая анестезия на них не действует. А другой здесь нет. Как неудобно-то, когда главврач — человек.
— Почему вы не откроете отдельную клинику для темных существ? — выдохнув дым, спросила Лоусон.
Аркенсон посмотрел на нее с немым удивлением. Он молчал почти минуту прежде, чем ответить.
— Я не думал об этом. Да и странно будет. Как мы отфильтруем людей? Все эти секреты и странности меня утомили. Почему мы просто не можем действовать открыто? Говорить, как думаем, работать в полную силу? Почему мы должны их защищать от правды?
— Потому что в конечном счете мы защищаем себя? — спросила Офелия. — Пойдемте залатаем мальчика.
— Психика человека слишком хрупка, доктор Лоусон, — с горькой усмешкой проговорил хирург. — Девка сбежала в фугу. Где гарантия того, что остальные выжившие не поедут крышей?
— Может, как раз наш четвертькровка окажется стойким солдатиком?
Офелия мягко потрепала высокого врача по плечу и ободряюще улыбнулась ему. Она надеялась, что ни в этой жизни, ни в следующей, ей не придется вытаскивать пули из груди темного существа. Когда не знаешь, что лучше, его чудовищная боль, потому что снять ее не может ни одна доступная в больнице химия, или беспамятство, за которым следует смерть.
Геката уже ждала их в стерильной комнате, полностью готовая. Аркенсон с удивлением посмотрел на Лоусон.
— Вы позвали ординатора? Зачем?
— Я не звала.
— Но я давно не оперировала. Я старший ординатор, и меня завалили бумажной работой! Позвольте мне остаться!
Геката сделала жест, напоминающий попытку сложить руки в молитвенном жесте, но ладони друг к другу не прикоснулись — она помнила про стерильность. Аркенсон поджал губы и молча пошел к раковинам, чтобы отмыть руки и подготовиться к операции. Офелия вздохнула.
— Оставайтесь, но к столу подойдете только если ваша помощь действительно понадобится. А это определит доктор Аркенсон, это его операция.
Генри обернулся и бросил на Офелию благодарный взгляд.
— Раньше мы учились, не приближаясь к пациенту. Нам разрешали только смотреть. Посмотрите, доктор Штиль, как работают профессионалы. И учитесь. Если что-то случится, вы обязательно поучаствуете.
Подумать о том, с чего вдруг между этими двумя пробежала черная кошка, Лоусон не успела. Ее мысли уже были заняты предстоящей операцией. Сердце стучало размеренно и мощно, плечи распрямились, а откуда-то из глубины поднялось мрачное спокойствие хирурга.
Вечер того же дня
Госпиталь имени Люси Тревер
Три операции за двенадцать часов нельзя было назвать рекордом для Офелии. Но с учетом ее состояния и преследований со стороны журналистов и полиции, это можно было назвать серьезным результатом. Аркенсон провел только первую, на нее ушло ровно три часа. Швы действительно разошлись, открылось опасное кровотечение, сердце не справлялось, и мальчика пришлось «завести», но сейчас он уже был вне опасности. Лоусон не озвучивала, но думала, что вскоре он придет в себя. Гекату Штиль, которая во время операции вела себя превосходно и во всем старалась угодить то одному хирургу, то другому, доктор Лоусон допустила до следующих операций. А Аркенсон, проведший на ногах более сорока часов без передышки, уехал домой отсыпаться. Несмотря на то, что они работали вместе уже несколько лет, Офелия понятия не имела ничего о его личной жизни, он никогда не говорил ни о семье, ни об увлечениях. Единственное, что она знала точно: Генри был темным эльфом. А это значит, что и лет ему скорее всего не сорок пять, и зовут его по-другому. Его слова о необходимости действовать открыто, женщину озадачили. Она никогда не думала об этом в таком ключе. Но мысль о том, что госпиталю и врачам было бы намного проще, если бы главврачом стал не Дональд Астер, а кто-то, прекрасно видящий и понимающий оба мира, казалась правильной.
