— Забавно, забавно! — маркиз рассмеялся. — То есть вы хотите сказать, что в обществе зайцев волк всегда будет безнравственным, и точно так же заяц — в обществе волков.
— Если вам больше по душе аналогии с животными, то можно сказать и так, согласилась графиня.
— А как насчет самоотверженности? — спросил герцог.
— Самоотверженность — это действительно вещь мифическая. Пренебрежение собственными выгодами в интересах других принципиально невозможно. Это просто пренебрежение явными выгодами в расчете на выгоды тайные. Когда я вижу проявление самоотверженности, я всегда задумываюсь, какие тайные причины могли ее вызвать. Миф же о самоотверженности возник из-за людской глупости, точнее, из-за неумения тайные выгоды разгадать. Самоотверженность на самом деле всегда таит в себе возможную опасность. Из-за этого я не люблю самоотверженных людей.
— Хорошо, что я не принадлежу к их числу, — шутливо протянул маркиз. — Что у нас осталось? Честность?
— Да, честность.
Графиня задумалась.
— Честность — это, пожалуй, единственное, что я уважаю в людях. Честность упрощает нам жизнь. Животные, например, не могут притворяться или лгать, это чисто человеческая привилегия. В той самой природе, которой вы, маркиз, восхищаетесь, всегда известно, кто тебе враг, а кто друг. Человек же может расточать перед вами любезности, а сам за спиной точить кинжал. И только глупые люди не могут оценить всех достоинств честности.
— Почему так?
— Потому что люди не любят правды. Иногда даже ненавидят. Я считаю, что всегда нужно прямо говорить дураку, что он дурак, а подлецу — что он подлец. По крайней мере, это может дать ему шанс исправиться. Дурак, которому все из желания угодить твердят, что он умен, сам начинает в это верить. Но, желая угодить, они делают ему большее зло, поскольку отнимают трезвость суждений.
— Можно подумать, что вы сами никогда не лжете… — сказал маркиз.
— Никогда. Если я не хочу чего-либо говорить, то я, возможно, промолчу, но лгать не стану. Ложь — это суррогат жизни. Иногда она может даже заменить саму жизнь, но ложь всегда является признаком слабости. Там, где человек бессилен, он призывает на помощь ложь. Поэтому ложь, иллюзии, самообман — явные признаки вырождения.
— Но ведь иллюзии помогают выжить, — возразил маркиз.
— Иллюзии помогают выжить слабым. Сильным они только мешают, расслабляя волю, — ответила графиня, с неопределенной улыбкой.
— Мне кажется, вы забываете о другой роли иллюзий, — в голосе герцога послышалось волнение, — ведь они делают мир лучше. Иллюзия может дать человеку совершенство, которого в реальной жизни не бывает.
— Так ведь от этого реальный мир не изменится, правда?
— Но изменится сам человек! — Да ничуть он не изменится, — презрительно ответила графиня. — Он только будет все чаще и чаще погружаться в свой выдуманный мир, забывая реальность. Человек же сильный, лишенный иллюзорных надежд, будет менять именно реальный мир, будет менять то, что его не устраивает.
— В таком случае ваш «сильный человек» будет выступать против властей, сказал маркиз и допил вино. — Власти не любят, когда кто-то меняет положение вещей.
— А сильный человек всегда выступает против властей. Государство было придумано именно слабыми — объединившись, им легче было выжить. Сильному государство не нужно, оно лишь мешает ему. У него два выхода — либо победить власть, либо примкнуть к ней, что, в сущности, одно и то же.
— Вы, графиня, наверное, относите себя к сильным? — с кривой улыбкой спросил маркиз.
— Возможно, — произнесла графиня, уставив на маркиза тяжелый взгляд. — А вы себя таковым не считаете?
Маркиз театрально вздохнул.
— Видите ли, графиня, я по природе человек сильный, но, как бы это поточнее… слабохарактерный. Уж очень я падок на «земные блага». А на философствования у меня как-то не остается ни времени, ни желания. Нет, я не отрицаю, иногда бывает приятно поболтать о том, о сем в хорошей компании, но мне кажется, что в реальной жизни всем этим принципам, всем этим рассуждениям не место. Большинство людей прекрасно обходится и без этого…
— Да, вот тут я с вами согласна, — прищурилась графиня, — большинство действительно не задумывается об этом. Я подчеркиваю — именно не задумывается. Они руководствуются лишь внутренним чутьем, которое заменяет им интеллект. Но разум дан человеку для того, чтобы им пользоваться. — И между тем, графиня, именно разум, как ни странно, толкает человека на изобретение абсурдных, противоестественных и безумных вещей, заставляет совершать воистину дикие поступки. Разнузданная фантазия страшнее войны.
Графиня пристально посмотрела на маркиза.
Герцог молчал, с интересом наблюдая за дискуссией.
— И тем не менее, она руководит прогрессом, — сказала графиня. — В еще большей мере — искусством. Многие плоды человеческой фантазии казались безумными, но со временем их признавали гениальными и начинали всячески развивать их и подражать им. Где граница между безумием и гениальностью? Между извращением и мудростью? Кому дано об этом судить?
— Судить, конечно, потомкам — с высоты веков взгляд более ясный. Но жить-то во всем этом нам…
Графиня не отвечала.
— Валерия, а как вы объясняете происхождение искусства? — спросил герцог. — Хотелось бы услышать ваше мнение по этому вопросу, — добавил он.
Графиня улыбнулась.
— Искусство остается одной из самых больших загадок человечества, сказала она протяжно. — Ибо непонятны причины не только его происхождения, но и причины его популярности. Человек обладает врожденной любовью к прекрасному, но вот понятия о прекрасном могут довольно сильно варьировать. А какой именно вид искусства вы имеете в виду, Владимир?
— Предположим, живопись.
— Живопись проще всего объяснить. В принципе. Человек увидел великолепный природный пейзаж и решил его повторить, дабы иметь пред собою в наличии постоянно. Зрители его работы получают удовольствие от созерцания данного пейзажа. Неясными остаются лишь истоки этого чувства — чувства наслаждения прекрасным. Возможно, они кроются во врожденном человеческом стремлении к исследованию окружающего мира.
— А что вы скажете о литературе? — присоединился к герцогу маркиз.
— Вы, конечно, имеете в виду художественную литературу, — уточнила графиня. Потому как цели литературы научной вполне ясны. Истоки художественной литературы — в обычном повествовании. Людям нравится слушать интересные истории. Книга же превосходит по возможностям живого рассказчика, являясь доступной всем, и даже после смерти автора. К этой же категории можно отнести и театральное искусство, только там рассказ иллюстрируется более наглядно. Вот чего я действительно не могу объяснить, так это музыки… Что человек извлекает из хаотичного набора звуков — непонятно.
