ничего не забывала.
— Я была ребенком, — возразила я, ощущая себя так, словно он меня ударил. —
Мы с мамой уехали посреди ночи. Мы никому не сказали. Не попрощались. Что-то
произошло, и мы просто уехали.
— И после этого… — Дин взял меня за руку, — были только ты и твоя мать. Она
— это всё, что у тебя было. Ты была для неё всем, и она хотела, чтобы ты забыла. Хотела,
чтобы ты танцевала.
— Что ты пытаешься сказать? — спросила я у Дина.
— Я пытаюсь сказать, что ты забыла о своей жизни в Гейтере ради неё. Не думаю,
что твой мозг пытался защитить тебя. Думаю, он пытался защитить единственные
отношения, которые у тебя остались, — Дин дал мне осмыслить свои слова и продолжил.
— Думаю, ты не позволяла себе помнить свою жизнь здесь, потому что тогда ты бы
злилась на неё за то, что она отняла её у тебя, — он сделал паузу. — Ты бы злилась, —
продолжил он, — потому что из-за неё у тебя больше никогда не будет чего-то такого. Она
сделала тебя центром своей жизни, а себя — центром твоей. А учитывая то, что мы знаем
сейчас — о Владыках и о Пифии — думаю, теперь ты боишься того, что ты можешь
вспомнить о Гейтере, даже больше, чем когда ты была ребенком.
— И поэтому я говорю о Кейне Дарби в третьем лице? — резко спросила я. Я
миновала железные ворота и зашагала по каменной тропинке аптекарского сада. Дин
последовал за мной. — Потому что, приблизившись к нему, я приближусь к своей матери?
И тогда я могу вспомнить что-то, чего я не хочу знать?
Дин молча шагал за мной.
Ты ошибаешься. Я делала всё, чтобы увидеть свою мать глазами профайлера, а не
ребенка. Она была мошенницей. Она сделала так, чтобы я могла положиться только на неё.
Она любила меня больше всех на свете.
На веки вечные. Несмотря ни на что.
— Может я и забыла Гейтер ради неё, — негромко произнесла я, позволяя Дину
догнать меня. — Даже когда я была ребенком, я умела хорошо читать людей. Я знала, что
она не захочет о нём говорить. Она должна была поверить, что всё это — неважно, что нам
не нужны были больше никто и ничто.
Моя мама позволила себе любить Кейна Дарби. Она впустила его — не только в
свою жизнь, но и в мою. Судя по остатку моего детства, она усвоила урок.
Что произошло? Почему ты его бросила? Почему ты уехала из Гейтера?
Я замерла перед олеандром. Его красновато-розовые соцветия выглядели
обманчиво яркими для ядовитого растения.
— Кейн сказал, что Лия будет в безопасности, — прямо сказала Дину я. — Пока
что, — я хотела остановиться на этом, но не смогла. — А ещё он сказал, что я не была бы в
безопасности на её месте.
— Дарби не знает Лию, — Дин посмотрел мне в глаза, не позволяя мне отвести
взгляд. — Если там ты была бы в опасности, значит, в опасности и она, — этими словами
Дин просил меня перестать отступать, просил меня вспомнить. А я могла думать лишь о
том, что ему не должно было приходиться просить.
У меня пересохло во рту. Я сглотнула. Затем я начала профилировать Кейна — на
этот раз, правильно.
— Однажды моя мать сказала тебе, что она тебя не заслуживает, но она не знала
твоих секретов, не знала, какой выбор ты сделал, — когда я произносила эти слова вслух,
они становились реальными. Я не сводила взгляда с Дина, позволяя его карим глазам
успокоить меня, даже когда я чувствовала, как вся моя жизнь — всё, что я знала о мире —
рушится у меня перед глазами. — Ты сказал, что не заслуживаешь её, не заслуживаешь
нас. Но ты этого хотел — хотел иметь семью. У тебя хорошо получалось о нас заботиться,
— мне было больно говорить об этом, и я понятия не имела о том, почему. — В твоём
прошлом должен найтись осколок этого желания, зернышко того, что значит быть семьей.
Если забыть о верности, честности, покорности и других громких словах, которыми
полнилось твоё детство, ты заботился о людях. И из-за этого ты совершал ужасные
поступки.
Кейн Дарби наказывал себя десятилетиями. Возможно, когда он встретил мою мать,
он позволил себе поверить, что этого было достаточно. Что он может быть с ней. Может
получить семью.
Но твоя семья никогда тебя не отпустит.
Я подумала о том, как Кейн пытался поговорить с Шэйном, стараясь смягчить вред,
причиненный его собственным отцом. А затем я подумала о Дине, который стоял в саду
рядом со мной. Его светлые волосы спадали на лицо. Дин был для меня тем, кем Кейн был
для моей матери. Как и Кейн, Дин много лет строго контролировал свои эмоции. Он
годами верил, что внутри него живёт что-то темное и извращенное. Он верил, что, если он
не будет осторожен, однажды он станет своим отцом.
Все мы по-своему возвращали себе отнятый жизнью контроль. Слоан — числами.
Лия — скрывая настоящую себя под слоями лжи. Майкл намеренно провоцировал гнев, а
не ждал, пока кто-то сорвется. Дин, как мог, контролировал свои эмоции.
А я использовала свои знания о людях, как оправдание того, чтобы не позволять им
узнать себя.
Стать частью программы «Естественных», означало отдать часть этого контроля.
Столько лет ты была для меня всем. Теперь я говорила не с Кейном. Я говорила со
своей матерью. Ты не позволяла мне видеться с семьей моего отца. Ты сделала меня
центром своего мира, а себя — центром моего.
Я обвила шею Дина руками и почувствовала его размеренный пульс. Он провёл
кончиками пальцев по моей челюсти. Я прижала свои губы к его губам и позволила им
раскрыться. Я ощутила его на вкус. Я хотела и чувствовала его. И я вспомнила:
Мама целует Кейна…
Первый день в школе…
Я разукрашиваю в закусочной Ри…
Мэлоди в саду.
— Что такое, трусишка? — на голове Мэлоди красуются хвостики. Её коленки в
ссадинах, а руки упираются в бока. — Это просто сад ядов! — она опускается на
корточки у одного из растений. — Если не зайдешь, я съем это листик. Я съем его прямо
сейчас и умру!
— Нет, не съешь, — говорю я и делаю шаг в её сторону. Она срывает лист с
куста и открывает рот.
— Прекратите валять там дурака!
Я оборачиваюсь. За нами стоит старик. Он выглядит сердитым и грубым, и на
