дом ему перевернули, то к теще. У тещи он прятался, а стража-то пешком. Вот и долго.
– Где он?
– Коменданту в крепкий дом сдали.
– Молодец, – похвалил юношу кавалер, – что ж, пойдем, поговорим с ним. Ёган, скажи на кухне, что ужинать позже буду.
* * *
… Сержант Гарденберг был горд собой. Хоть и не сразу, хоть побегать пришлось, но трактирщика Ёзефа Руммера он нашел. Таких людей нужно поощрять, Волков хлопнул сержанта по плечу и сказал:
– Тут кабачок неподалеку, вроде не воняет из него, идите, поешьте, тебе и твоим людям ужин с пивом за мой счет.
– Премного благодарны, – обрадовался сержант, – а то ребята таскались весь день. Умаялись.
– Только не напивайтесь, ты потом меня найди, я тебе скажу, что делать завтра будем.
– Да, господин.
* * *
Трактирщик, видя Сыча, улыбался ему как старому другу. Сыч даже удивился:
– Гляньте-ка, скалится, вошь подлая. Сам сбежал, стражу на нас напустил и лыбится теперь.
– Господа добрые, – трактирщик молитвенно сложил руки, – да разве ж я знал, кто вы? Разве я бы посмел сбегать. Вы ж меня из трактира в мешке увезли, я вас разбойниками полагал. А раз вы такие…
– Какие «такие»? – уточнил Волков, садясь на табурет.
– Важные, – отвечал Езеф Руммер.
– Важные? – переспросил Сыч.
– Угу.
– То есть сбежал ты от нас по незнанию и бить тебя за то не надо?
– Истинно так.
– И даже по ребрам ни разу не ударить? – Фриц Ламме сжал кулак, поднес его к лицу трактирщика.
Кулак у Сыча был большой, на вид тяжелый.
– А к чему? Я и так все понял.
– То есть говорить с нами будешь без вранья, и запираться не будешь, и забывать ничего не будешь.
– Говорить буду как на исповеди, – обещал трактирщик, косясь на такой неприятный кулак.
– Раз так, скажи, где Вильма? – начал Волков.
Трактирщик опять сложил руки, как на молитву, и запричитал:
– Господа добрые, Богом клянусь, не ведаю, где она.
– Не ведаешь?
– Детьми клянусь, что не знаю. Знал бы – сразу ее сдал бы. Она мне не родственница.
– Не родственница, значит, а кто она тебе?
– Да никто она мне. Шлюха кабацкая. Ее и зовут все шалавой.
– Воровка она, – добавил Сыч.
– Воровка, воровка, – соглашался трактирщик.
– Разбойница она, вроде как бандой верховодила, – продолжал перечислять Сыч.
– Истинно так. Верховодила.
– И купчишек спаивала зельем, – продолжал Сыч.
– Спаивала, – кивал трактирщик, со всем соглашаясь. – Купцы потом многие на нее жаловались, грозились сыскать ее. Покарать.
– А еще она ведьма, – вдруг сказал Волков.
И кивающий головой трактирщик вдруг замер, рот открыл, но ничего сказал. Смотрел на кавалера и молчал. Только потом рот закрыл.
– Чего ты? – по-дружески мягко спросил у него Сыч, кладя руку на плечо и заглядывая ему в лицо. – Чего примолк, а? Испугался никак? А чего испугался?
– А он знал, что она ведьма, сейчас сидит и думает, кто я? – произнес кавалер.
– Господа добрые… – начал трактирщик.
– Ну, говори дальше, – предложил Волков.
– Знать-то я не знал… вернее, знал вроде, но разве такое скажешь кому? Разве с кем поговоришь про такое… с ней, с Вильмой, шутки плохи… Я не то чтобы знал, но думал про это… А один раз я набрался храбрости и говорю ей, что она уж больно часто стала в трактире купчишек потрошить, говорю, слух о нас дурной пойдет, на постой никто стать не захочет. А она почернела лицом и зафырчала словно кошка. Я чуть не помер, бежать хотел, да не мог, чувства потерял, а как в себя пришел, так рядом Ганс, паскудник этот, стоит и бьет меня, и бьет сапогом. Ребра поломал, лицо в кровь разбил и говорил мне: «Забудь, что видел, иначе горло перережу, и к госпоже Вильме больше не подходи». Вот так вот. Вот что было, а разве скажешь кому про такое?
– Бедняга несчастный, – фальшиво сочувствовал Сыч, – а скажи, бедолага, долю с воровства ты, случаем, не получал от нее?
Трактирщик покосился на него и не ответил. А Сыч продолжал:
– Долю-долюшечку, малую-малую, нет? Молчишь? А я по глазам вижу, что получал.
Езеф Руммер, поджав губы, продолжал молчать.
– Месяц или полтора месяца назад в твоем трактире купец с того берега остановился, Якоб Ферье звали – убили его?
– Нет, господин, – трактирщик даже руками замахал, – при мне никого не убивали. Ни разу такого не было. Пропадали купчишки – это да, но убивать – нет, такого не было. Не было. Иного ретивого, кто не заснул, так порой били. И били крепко, все покои от кровищи отмывали, но до смерти не били никогда.
– А как пропадали купцы? – спросил Волков.
– А так и пропадали. Рассыльного пошлю в покои спросить, не желает ли чего постоялец поутру, а рассыльный воротится и говорит, что нет боле постояльца. Ни вещичек его нет, ни телеги, ни товара. Был, да сплыл. Нет купчишки. Я только и вспомню, что вокруг него Вильма крутилась. Но я в такое не лез, пропал и пропал, самому бы не пропасть с работой такой.
– А Вильма читать умела? – спросил кавалер.
– Вот чего не знаю, того не знаю, я ее с бумагами ни разу не видал.
– А купец Якоб Ферье был у тебя в кабаке. Он это в письме написал, а больше о нем ни слуха ни духа.
– Господа хорошие, я его не помню, а раз написал, что в трактире нашем остановился, а потом исчез, – трактирщик вздохнул, – я бы на Вильму думал.
– А как ее найти, ты не знаешь? – уточнил Сыч.
– Не знаю, клянусь детьми!
– А Ганса как сыскать?
– Дом у него тут.
– Дома мы были, ушел он из него и вещички забрал. Где он может быть еще? Может, бабенка какая у него есть?
– Бабенка? – Трактирщик на мгновение задумался. – Не помню, вроде ему сама Вильма давала, а может, и не давала… Он за нею, как телок за коровой, бегал, вроде как она его бабой была. А вроде и к другим шлюхам он ходил. Не поймешь их, воров. Как собаки живут, кто там кому дает – непонятно. А иногда они бранились, и он к дружку своему от нее на реку сбегал. Неделю там мог сидеть.
– К какому дружку? – насторожился Сыч.
– Иштван Лодочник. Собутыльник его, тоже вроде вор.
– А где он живет, ты не знаешь, конечно?
– Отчего же – знаю, – говорил трактирщик, – десять миль вниз по реке, там изгиб и остров, напротив острова рыбачий хутор, там он и живет. Ганса не зря Спесивым звали, он как с Вильмой пособачится, так материл
