— Что ж, господин Мару ошибся. Я не двоедушник. Ему показалось.
— Хладнокровное и поистине жестокое убийство моего брата ему тоже показалось?
— Нет. Не показалось, — отрезала девушка. — Я была не в себе, признаю. Теддор Вельт трижды, нет… четырежды! — чертова лаборатория — пытался меня убить. Я была ранена и в бешенстве. Вы и представить себе не можете, что я пережила за последние дни. И тем более вы не в состоянии понять, что пережила маленькая девочка, что она чувствовала и испытывала в течении трех лет. А я это прочувствовала за полминуты. У меня внутри развернулась такая эмоциональная баталия, что я вовсе не удивлена, что ничего не помню о том вечере. Кстати, это все благодаря вам. Это ведь вы «попросили» меня отказаться от моего лекарства, — она жестко чеканила слова. — Вы вынудили меня выйти из привычного мировосприятия, в котором я могла жить более-менее спокойно, не причиняя вред ни себе, ни другим. Вы вынудили меня, хотя я вас предупреждала. Да, я была в ярости. И я выплеснула ее. И ни о чем не жалею. У меня и с одной душой проблем хватает, вторая мне без надобности. Так что это, — она тряхнула цепью, — в любом случае лишнее. Двоедушника это не остановит, а мне мешает.
Спустя долгую минуту молчания, мужчина поднялся, оправив свой идеальный наряд.
— Вас освободят в ближайшее время, — только и обронил мужчина, скрывшись за ширмой. Хлопнула дверь. Мару продолжал стоять у окна, опершись на стену. Он смотрел на девушку.
— Обиделся, — произнесла Имельда. Ей вдруг стало так неловко наедине с этим мужчиной, который вечно только и делает, что молчит и смотрит, смотрит и молчит. И иногда говорит на непонятном языке. Он подошел и протянул бумажный сверток. Девушка взяла его. И до того, как он отпустил его, она, немного торопясь, стала тихо с нажимом говорить.
— Я не могу рассказать правду. Не говори ему больше ничего. Пожалуйста.
Он отпустил сверток, сдержанно кивнув, и ушел. Имельда осталась одна. В тишине можно было услышать, как снаружи ходят и разговаривают люди. Она могла бы заверить Мару, что не представляет опасности, но это было бы неправдой, а этому человеку она не хотела врать. К ни го ед. нет
Имельда посмотрела на сверток и стала рвать бумажную обертку. Внутри оказались булочки, посыпанные сахаром. Она смотрела на них приличное количество времени, вдыхая сладкий аромат и вспоминая тот вечер, что разделил ее жизнь на до и после.
***
— Де, подём кушать! Я булок напекла! — юная девчонка со светлой пшеничной косой выглядывала из избы, приоткрыв дверь. Холодный воздух залетал по полу в сенцы. Девчушка топталась с ноги на ногу, глядя, как у деревянных ворот ее дед убирает снег с прохода.
— Погодь! — донеслось от калитки.
Внучка вернулась в избу и зажгла лучину. На улице солнце клонилось к закату, еще было светло, снег светился от алых вечерних лучей, а вот в доме уже было темновато.
Ее коса спускалась ниже пояса, глаза были такого же цвета, как и у деда, разве что слегка темнее, отчего напоминали расплавленное золото вечером и спелый древесный орех днем. Милая на лицо, с тонкими чертами лица она отличалась от деревенских красавиц неким неуловимым изяществом, за что за спиной местные юные девицы ее частенько называли ведьмовским отродьем.
Она подкинула дров в печь, налила отвару в глиняные крепкие кружки. Пока она этими делами занималась, дед вернулся. Он был немного сутуловатый, но высокий, с широким разворотом плеч. В свои шестьдесят он был еще крепок и силён. И хоть голова и была уже полностью седая, а на макушке образовалась плешь, глаза были по-прежнему яркие, светлые и живые, цвета зрелой пшеницы. В народе говорили «крепкий ака дуб в роще». Никогда он ни был толстым, скорее кряжистым. На руках его, сквозь толстую и загорелую кожу от долгих лет работы в поле, виднелись вены, и даже мышцы еще не подвели его и не одряхлели. Все местные бабы заглядывались на холостяцкого работягу, что недавно приехал со своей внучкой в их деревню.
— Ну, шо у нас там на вэчере бог послал? — дед снял тяжелый зимний тулуп, оставшись в длинной теплой рубахе, подвязанной кушаком, и стеганых штанах. Не разуваясь, он прошел к печи, пошурудил там кочергой, шумно сопя носом.
— Удалось выменять свеклу на цахар у той тетки, поэтому сегодня булки.
— Хорошо, — смачно причмокнул дед, присаживаясь за крепкий стол у окна. Да, изба была небольшая, но добротная, с отдельной кухней и двумя небольшими комнатами.
Девчонка принялась выставлять на стол тарелки с ужином: вареная репа, жареный лук, молоко и главное блюдо несколько печеных сдобных булок, посыпанных сахаром.
— Снегу навалило, шо цельные горы. И на заутра работы осталось много.
— Могу помочь, а?
— Не, сиди дома. Варгань. Сам управлюсь.
При неярком свете пары лучин они неспешно ужинали. Девчонка рассказывала, как днем ходила на рынок и слышала разные сплетни от женщин, а дед слегка ворчливо поддакивал, уплетая репу, иногда кивал и улыбался, утирая молоко с усов.
— Ну, ка, обожди, — дед приподнял ладонь, останавливая поток слов внучки. Выпрямился, заглядывая в мутное стекло небольшого окошка, и стал прислушиваться.
— Шо такое, де?
Он ничего не ответил, тревожно пожевав широкую нижнюю губу. Дед поднялся изо стола и вышел, даже не накинув тулуп. Девчонка заинтересовано тоже стала глядеть в окно, пытаясь разглядеть, что же там увидел дед. Она увидела много движущихся пятен света. Факелы.
Насторожившись, девочка вылезла из-за стола, накинула растянувшуюся вязаную шаль и пошла следом за дедом, но даже не успела выйти из сенцов, как дед вернулся, раскрасневшийся и очень взволнованный.
— Одевайся. Да поживей.
— Шо случилось, де?
Дед глянул на нее, нервничая, взял вилы, стоящие в сенцах.
— Запрись.
И снова вышел. Сердце у девочки зачастило, зрачки сузились, она явственно видела сквозь закрытую дверь, как у калитки столпилась куча народу. Среди них были и хорошо знакомые женщины с базара, и совсем не знакомые еще люди с деревни, их соседи. Мужчины и женщины, хотя последних было заметно меньше. Некоторые держали факелы, разбавляя вечерние сумерки жарким пылом.
Перед калиткой с вилами, словно страж, стоял ее дедушка. Он говорил с несколькими мужчинами из толпы. Девочка все это время стояла, как завороженная, смотрела в никуда пустым взглядом, тяжело дыша. В сенцах было холодно, но на лбу выступил пот.
Говорили они не долго. Все завертелось быстро и стремительно. Калитка распахнулась, и сразу двое мужиков навалились на деда, он не успел замахнуться вилами.
Девочка резко вдохнула, взгляд стал осмысленным, а картинка исчезла. Перед ней вновь оказалась входная дверь в темных сенцах. Она заметалась по ней взглядом, почувствовала холод, но без капли сомнений кинулась на выход. Прямо босиком.
Она распахнула дверь и выбежала на улицу. Все дрожало перед глазами.
— Отпустите его!
— Хуатайте ее!
Несколько людей удерживали старика на снегу, но он боролся, пытался встать. Девочка подбежала к ним, попыталась стащить одного крепко сбитого мужика в тулупе, вывернутом на изнанку.
— Беги! — хрипел дед из-под тел односельчан.
Девочка не успела ничего сделать, как ее схватили несколько крепких рук, а по голове стукнул чей-то кулак.
Очнулась она, чувствуя, как голова вот-вот лопнет. Перед глазами все плыло и качалось, но через минуту она поняла, что ее несут на плече. Было холодно. Она так и осталась в домашней длинной рубахе и свободных штанах босиком. Шаль свалилась еще у дома. В живот больно упиралось чье-то острое плечо.
Девочка осмотрелась сквозь боль в голове. Вокруг шагали люди в тишине. Толпа молчала. Скрипел лишь снег, не одобряя их действия.
— Куды вы меня тащите?
Девочка попыталась слезть, но гудящая голова мешала ловко двигаться.
— Отпустите. Где деда? Что вы сделали с ним?
Она начала плакать, звать на помощь, брыкаться и кричать. Ее единственный голос раздавался по округе жутким звоном. Толпа молчала. Одна из женщин не выдержала, зарыдав, она бросилась вон из толпы в обратный путь, в деревню. Девочка кричала и умоляла, но люди остались равнодушны к ее просьбам. На нее боялись смотреть, зато она их разглядеть сумела. Она запомнила всех, до кого дотянулся взгляд. Даже так, вися вниз головой, она запомнила.
