— Ёши, — я дёрнула его за рукав, — она вошла без приглашения.
— Ты тупая? — прошипел мне Ёши, продолжая подобострастно улыбаться. — С каких пор ты нарываешься на международный скандал?
— Скандал?! Эта дура влезла на территорию через забор! Ночью! В особняк Бишигов! Что я должна была сделать?!
— Извиниться, что у нас так неудобно расположена калитка!
Мы ругались вполголоса, наблюдая, как гостья пытается отдышаться и отряхивает пальто дрожащими руками. Ядовитое шипение Ёши звучало в этой атмосфере особенно карикатурно.
— Милостивая госпожа, — сказал он с поклоном, — могу я предложить вам пройти в гостиную и горячий чай?
Она неуверенно кивнула. Я раздражённо дёрнула плечами и первой пошла к дому, на ходу прощупывая возвращающихся на места горгулий.
В доме женщина пожелала посетить уборную, и я с некоторым облегчением показала ей дверь в гостевой санузел, а сама припёрла к стене Ёши:
— Где ты был?
— Бегал, — невозмутимо отозвался муж.
Ко лбу его действительно прилипли влажные пряди. А ещё это был, кажется, первый раз, когда я видела мужа в штанах вместо привычных уже халатов: серые и мятые, они пузырились на коленях, и сам Ёши со своими вечными синяками под глазами делался от этого похож на тихого бытового алкоголика. Для полноты образа не хватало только сушёной рыбины в руке и харчка.
— И часто это с тобой случается? — мрачно спросила я.
— Пару раз в неделю, освобождает сознание. Тебе тоже лучше бы переодеться. Что ты сделала госпоже?
— Ты её знаешь? Откуда? Если тебе так уж захотелось притащить в дом какую-то шлю…
Он закатил глаза и сказал спокойно:
— Я понятия не имею, кто это.
— Что за цирк с «милостивой госпожой»?
Ёши выразительно постучал пальцами по лбу:
— Знаки. На ней мендабелё, она голос жреца Луны.
— Она двоедушница, — растерянно сказала я.
— Ну и что? Жрец посчитал её достойной, этого достаточно. Ты спустила горгулий на голос Луны!
Я отвела взгляд к двери туалета и нахмурилась.
Можно говорить, будто двоедушники и колдуны не похожи культурно, но по правде — если сравнивать нас с детьми луны, мы практически родные братья. Многие лунные никогда не покидали стеклянных друз, выстроенных в самых недоступных точках гор; те же, кто приезжали в Огиц, забывали есть, оставляли пустые голые тела в трамваях и не всегда могли ответить, какой нынче год. Лунные утверждали, будто все мы сотканы из чистого света, который преломляется в одиннадцати стёклах, пока не становится выпуклой пошлой материей; будто не существует ни времени, ни расстояний, и всякий человек — лишь искра сознания; будто добро и зло, порядок и хаос и даже Тьма и Бездна неразличимы, и всё, что имеет значение — это гармония.
Лунные одежды и хрустальные цацки то входили в моду, то выходили из неё. Иногда находились ценители, которые правдами и неправдами доставали документы на визит в друзу и возвращались оттуда заторможенные и потусторонние. Обычную визу выдавали всего на три дня, чуть дольше можно было оставаться в предгорных посёлках, которые держали ушлые двоедушники; правда, довольно часто лунные по своему вкусу выбирали послов, гостей и прислугу, которым дозволялось подолгу жить в друзах.
На островах посольства Луны не было, а в пансионат молчаливые больные прибывали тихо, самостоятельно. В Кланах интересы друз представляли отдельные делегации, которые могли приехать посмотреть на выставку орхидей и уехать обратно, толком ничего не сказав. Наиболее почётных гостей называли глазами лунных жрецов или жриц, и никому из них я никогда не была представлена; а эти «менбабалё» видела, наверное, издалека, но не признала.
Вещи, имеющие какое-то значение, у лунных очень мало отличались от вещей просто красивых, — потому что принципиальной разницы между этими понятиями для детей луны не существовало.
— Чем голос отличается от глаз? — мрачно спросила я, хмурясь и кусая губы. Если эта женщина такая важная шишка, может и вправду случиться скандал.
— Глаза смотрят. Глаза нужны, чтобы свет Луны проник в глубины темноты. А голос совершает волю. У жреца может быть множество глаз, но голосов обычно не больше трёх, и они редко покидают друзы.
— То есть она вроде… ассистента? Как поверенный при Старшем?
В глазах Ёши мелькнула ирония.
— Скорее как Старший при островном источнике.
xlviii
Лунным нет дела до людских забот, и даже в годы самых кровавых из войн они сидели всё так же в своих друзах, прекрасные, утончённые и безразличные; в нашей запутанной истории нашлось место от силы десятку лунных имён, и всякий раз это были рассказы почти фантастические: о том, как кто-то из них пришёл вдруг незваным и то ли убил кого-то, то ли спас.
У людей и нет ничего, что могло бы всерьёз заинтересовать детей луны, все это знают. И, тем не менее, вот она я, в три часа ночи подаю гречишный чай с молоком и мёдом голосу жреца, которому понадобилось влезть в склеп моего Рода.
С недавних пор вся моя жизнь подозрительно напоминала то ли дурной фельетон, то ли страшный сон Урсулы Бишиг, то ли нечто среднее между ними.
— Меня зовут Олта, — сказала гостья, едва пригубив чай. Умытая, она выглядела всё ещё бледной и неуверенной, а её голос был высоким и мягким. — Олта Тардаш из Марпери. Я… прошу прощения.
Ёши кивнул и сформулировал каким-то неестественным для колдуна образом:
— Неверный свет причинил всем нам огорчение.
Олта неуверенно кивнула, как будто она — как и я, — была не уверена, что поняла сказанное.
— Чем мы можем помочь вам, прекрасная госпожа?
— Я… мне нужно увидеть склеп, — тихо сказала она. — Я ищу друга.
— Пенелопа?
Я раздражённо дёрнула плечами. Если эта девица и правда чей-то там голос, а голос что-то там значит в странной лунной политике, я покажу ей и склеп, и собственную голую жопу, если уж будет надо. О Тьма, как я вообще оказалась в этом моменте, что я сделала не так, в чём перед тобой провинилась?..
— Как его зовут? — вздохнув, спросила я. — Когда он умер?
Олта потупилась. Я с трудом удержалась от того, чтобы закатить глаза.
— Ваш друг. Как мы можем его узнать?
— Наш склеп довольно велик, — подсказал Ёши, который ни разу, кажется, не спускался в «наш» склеп. — Как мы можем помочь вам в поисках, прекрасная госпожа?
На лице гостьи отразилась тяжёлая работа мысли. Обдумывать последствия своих действий она явно не была приучена, — иначе, ясное дело, она не полезла бы через забор в кишащий горгульями особняк.
— Он… он, наверное, хорошо сохранился.
Спокойно, Пенелопа, спокойно. Ты видела в своей жизни много придурков, и пока никого из них не убила. Сохраняй лицо.
— По крайней мере, это мужчина, — мрачно сказала я. — Пойдёмте. Я покажу вам склеп.
Амрис Нгье, говорят, был первым колдуном, ступившим на материк после войны; это было почти триста лет назад, а его университету было уже двести шестьдесят с чем-то. Первые годы колдуны из других Родов приезжали осторожно, небольшими группами, и всех своих мёртвых заворачивали в парусину, просаливали и увозили на острова. Понадобились десятки трудных лет для того, чтобы кто-то из колдунов рискнул заложить здесь дом.
Особняк Бишигов — один из самых старых: он построен в те времена, когда земля в Огице была куда дешевле, а улиц вокруг вовсе никаких не было. На старых рисунках он нависал мрачной громадой над блёклым каменистым холмом с чахлыми деревьями. Потом город заполз наверх, окружил нас сперва бараками и дачными домиками, а затем — однотипными кирпичными трёхэтажками, которые сейчас считались почти что центром. Город закинул трамвайную ветку, подкопался трубами, сплёл сети из линий электропередач.
По закону двоедушников владельцу принадлежит земля на восемь метров вглубь: вполне достаточно, говорят мохнатые, для повода любых коммуникаций, полноценного подвала и погреба под картошку. Согласно Кодексу, власть собственника уходила до самой подземной мантии, бурлящей первозданной Тьмой, — и Огиц был единственным городом материка, где двоедушники продавали землю по нашим правилам. Поэтому мы строили резиденции именно здесь, и именно здесь вбурились в глинистые почвы наши склепы.
