А поезд летит, летит сквозь сгущающуюся тьму, сминая время и пространство, связывая из кудели прошлого тонкую и быструю нить железной дороги. Вон лохматая тень Белобора: там таится зелёный обморок, от которого очень немногим суждено очнуться. Но здесь и сейчас он Элье не грозит — хотя она ощущает, что он близко, и слегка страшится его, по-прежнему.
Мир звучит. Стучит, скрипит длинное туловище поезда, вполголоса общаются те, кого не убаюкала дорога — там, в глубине вагона, смешиваются в неровный гул их разговоры. Спит Лэрге, и пока поезд мчится по границе двух миров, пока солнце переступает горизонт и преодолеваются ещё какие-то пороги, неведомые и непостижимые, он, сам того не зная, сбрасывает нелюбимую личину, становится самим собой. Сарретом. Его лицо кажется таким сосредоточенным, будто он решает в уме сложную математическую задачу. Слишком серьёзное, даже, пожалуй, суровое… лицо очень уставшего человека.
Элье подумалось, что Лэрге, должно быть, спит впервые за долгое время. Учитывая, сколько всего он успевал переделать по ночам… Ведь обычно встречи с агентами происходили уже после захода солнца.
Поэтому, когда тяжёлая голова Лэрге опустилась ей на плечо, Элья не шевельнулась.
Вот и ночь. Нет больше смысла смотреть в окно. Темнота не откроет ей своих тайн, не покажет те города, на площадях которых она танцевала, те улицы, по которым ходила, те спрятанные от посторонних глаз места, где её обнимал Грапар.
Элья посмотрела на платок, который уже давно отняла от ранки, но продолжала сжимать в руках. На белой, всё ещё влажной ткани алело пятнышко крови.
Единственное, что у неё может остаться на память о Грапаре. Если не стирать платок. Потому что шрама, конечно, не будет — не такая уж серьёзная болячка, заживёт, и всё…
Когда Лэрге проснётся, Элья спросит: «Как он умер?». И тот, не уточняя, о ком речь, ответит: «Быстро. Пуля попала в сердце».
И больше они никогда, никогда не вернутся к этому разговору.
А платок Элья заберёт себе.
Но это будет потом.
Сейчас же Элья одна. Если не считать призраков прошлого, если не считать совести, если не считать клятвы, такой же тягуче-тяжёлой и мучительной, как время, как ночь, сквозь которую летит — но всё же недостаточно быстро — поезд. Бездействие томительно, оно раздражает, жжёт… Ах, если бы в поездах использовали те же кристаллы, что в монорельсовых вагонетках! Но, наверное, это было бы слишком дорого… А воздухоплавов в Кабрии не водится. Разве что нелегальные — но граф Саввей вряд ли согласился бы ими воспользоваться.
Элья осторожно повернула голову.
Графа Саввея больше нет. Он больше не должен существовать, он изгнан в Аасту.
Что это значит для них обоих? Для всего Татарэта?
Кто теперь будет предоставлять информацию о том, что происходит в Кабрии?..
***
Элья отвыкла от больших городов. От шума и толп, от тычков локтей и окриков. За кирпичным зданием вокзала, над крышами погружённой в предрассветный сумрак Аасты, простиралась железная паутина монорельсовой дороги. Где-то кажется, над Белой площадью — промелькнул призрак быстрой тележки.
Элья прерывисто вздохнула. Уже скоро. Уже так рядом…
Что-то в ней рвалось к знакомой набережной, к зданию тюрьмы, к кабинету Дертоля, который — Элья знала это откуда-то — уже был на ногах, несмотря на ранний час.
Но иная её часть, не подчинившаяся клятве (возможно, то было ещё действие амулета), была охвачена тревогой. Какой приём окажет ей главный министр? Какой приём окажет ей город, который она предала — и с которым уже однажды распрощалась навсегда?
Лэрге довольно быстро нашёл свободного извозчика. Элья, усевшись на сиденье, не прислушивалась к их разговору; не обратила внимания и на то, как небо над нею затянулось парусиновым верхом коляски. И даже когда лошади сорвались с места, она сидела, не поднимая головы.
Быстрее, быстрее, быстрее…
Сырой речной ветер. Где-то здесь стоит памятник с лебедем и надпись… там была какая-то надпись. Определённо, была…
Впрочем, пустое. Об этом она потом подумает, потом всё вспомнит. Сейчас главное — Дертоль.
Возле входа на территорию тюрьмы стояли гвардцейцы. В отличие от королевских, они были облачены в тёмно-синие кители, а на руках носили белые перчатки. Выглядели ребята почти устрашающе, но посетителей пропустили без вопросов.
— Разве нас не должны были задержать, или хотя бы попросить документы? — покосилась Элья на Лэрге, когда они пересекали по тропинке маленький зелёный дворик.
Её спутник покачал головой.
— Утро — время для свиданий с заключёнными. Они обязаны были нас пропустить… О, Весвер! Рад тебя видеть!
— Саррет! Вот так сюрприз!
Элья угрюмо смотрела, как он пожимает руку очередному типу в синем мундире. Невысокому, веснушчатому, с широкой заразительной улыбкой. Заразительной для всех, кроме той, которая за минувшие часы, кажется, снова разучилась улыбаться. А сейчас, в нескольких шагах от цели, любое промедление было для Эльи невыносимым. Пока ещё Лэрге перездоровается со всеми своими знакомыми…
Впрочем, здесь он, конечно, Саррет. Здесь он дома. Здесь его друзья… которые, правда, думают, что он «прохлаждался в Илане», но не потому, что он им не доверяет — просто не имеет права рассказывать, как всё было на самом деле.
— Ты чего с сумками? Прямо с поезда? — удивился Весвер, галантно поцеловав безвольную Эльину руку с по-прежнему зажатым в ней платком. Представления он так и не дождался, но ни о чём не спросил — должно быть, понимал, что если бы её имя можно было называть, Саррет бы его назвал.
— Мне срочно нужно к Дертолю. Он у себя, не в курсе?.. — Саррет задрал голову, словно мог что-то разглядеть отсюда. А Элья и не знала, что окно кабинета главного министра выходит на этот двор…
— У себя, конечно. Сейчас не самые лёгкие времена наступили, понимаешь…
— А в чём дело? — нахмурился Саррет.
Весвер только отмахнулся:
— Долго рассказывать. Потом.
Они распрощались, и Элья с Сарретом поднялись наверх, на второй этаж.
Дертоль действительно был у себя, однако в приёмной перед его кабинетом пришлось ещё на некоторое время задержаться.
— Вот так встреча, сержант.
О том, что обращаются к Саррету, Элья поняла только тогда, когда тот вытянулся по струнке и козырнул.
Сержант, тупо повторила она про себя. Почему сержант? Всего лишь?..
Перед Сарретом образовался невысокий, но довольно внушительного вида человек. Большая голова на крепкой шее, развёрнутые плечи, подтянутая, несмотря на массивность, фигура, и устрашающего вида усы над тонкими, плотно сжатыми губами.
— Почему не в форме?
— Виноват, господин майор. Я только что прибыл в Аасту, и у меня не было возможности переодеться. А дело не терпит отлагательств.
— Какое дело? Почему мне не доложили?
— Не имею таких указаний, господин майор.
Элья посмотрела в правое, забранное решёткой окно. Под ним виднелись скаты крыш ближайших строений, и девушка вдруг вспомнила, как Герек рассказывал о своём побеге… Должно быть, это было здесь. И решётки сюда поставили именно после того случая… Возле окна, в углу, сидела девушка с пером в руках и с неодобрением поглядывала на майора, который, кажется, вообще не умел разговаривать тихо. Двое стражников перед кабинетом Дертоля косились на говоривших с некоторой настороженностью, но вмешиваться не осмеливались.
— Опять ваши шпионские штучки-дрючки? — наступал на Саррета усач. — Мне плевать, кто и что вам велел, но вы по-прежнему находитесь в моём подчинении, и потому я жду подробнейшего отчёта…
— Вам же говорят, дело срочное! — не выдержала Элья, поворачиваясь к майору.
У того от изумления брови поползли на лоб и как будто даже усы встали дыбом. Прежде он увидел Элью только мельком, а сейчас имел возможность разглядеть и болячку на губе, и полыхающие гневом глаза.
Пользуясь его замешательством, она круто развернулась и проследовала к кабинету.
