Он уже овладел собой и старался быть дипломатичным.
— Я не совсем понимаю, — сказал Шубин, — Мне кажется, что встреча прошла интересно.
— Юрий Сергеевич! — сказал Николайчик. — Вы приехали, вы уехали. Нам здесь оставаться. Обстановка напряженная, есть провокационные элементы, которые совершенно не думают о реальных интересах города. Легко быть крикуном. Сложнее — созидателем.
— Вы серьезно?
— Я не сторонник демагогии, — сказал Николайчик твердо. — и не нам с вами решать, как помочь моему родному городу. Есть более решительные силы. А этим силам ставят палки в колеса. Неужели вы думаете, что Василий Григорьевич не принимает близко к сердцу то, что происходит?
— Значит, митинга завтра не будет? — спросил Шубин.
Они зашли одеться в кабинет директора, где к ним кинулась женщина в школьном платье и принялась благодарить Шубина за замечательную лекцию. Она пошла их провожать, но Шубин и Николайчик быстро пошли вперед, и женщина не посмела держаться рядом.
— Что вы знаете о митинге? — спросил Николайчик.
— Все о нем говорят.
— Вот это лишнее. Все не говорят. Вы получили эту информацию со стороны. И даже интересно, откуда.
— Так будет или не будет?
— Я не милиция, — сказал Николайчик. — Но хотите знать мое личное мнение?
— Я его знаю.
— Да?
— Вы бы на месте Силантьева обязательно запретили этот митинг, который не отвечает высоким интересам города и нашего социалистического государства в целом.
— Примерно так, — согласился Николайчик. — А вы со мной не согласны?
— Категорически.
— Интересно, это ваше личное мнение?
— Нет, — ответил Шубин. — Я его согласовал в Москве.
Николайчик проглотил слюну. За спиной тихо ахнула женщина в школьном платье. Они уже вышли в вестибюль. Шубин увидел открытую дверь в буфет. Там все так же стояла длинная очередь.
Николайчик резко обернулся к женщине в школьном платье:
— Простите, я забыл позвонить в клуб химзавода о завтрашнем выступлении. Где телефон?
— Я вас провожу.
— Юрий Сергеевич, — сказал Николайчик официальным голосом. — Если вы согласитесь подождать три минуты, буквально три минуты, я вас завезу в гостиницу.
— Не беспокойтесь, звоните спокойно, — сказал Шубин. — Ведь не исключено, что завтра клуб химзавода закроется на ремонт.
— Как так?
— И моя лекция будет отменена по техническим причинам. Так бывает.
— Я бы этого не хотел.
— До свидания. Я пойду пешком.
Николайчик засуетился. Он разрывался между долгом отвезти домой Шубина и чувством долга, велевшим доложить кому следует о странной фразе московского журналиста.
Шубин пошел к двери, но Николайчик догнал его.
— Я хотел сегодня вас пригласить к себе, — сказал он, но моя жена прихворнула. Если позволите, давайте перенесем нашу встречу на завтра. Жена мечтает с вами познакомиться.
— Разумеется, — сказал Шубин. — Я буду счастлив.
Борис и Наташа ждали его у выхода. С ними еще два человека.
— Мы хотели бы с вами поговорить, — сказала Наташа. — Вы извините, если вы устали.
— Одну минуту, — сказал Шубин.
Эля стояла возле машины. Шубин подошел к ней.
— Я пойду до гостиницы пешком, — сказал он.
— Я была в зале, — сказала Эля. — Вы интересно выступали. А где Федор Семенович?
— Я ему сказал, что у меня особое задание. Из Москвы.
— Он звонить побежал? — сказала Эля.
— Ты его хорошо знаешь?
— Как же не знать! Третий год с ним работаю. Только вы на него не сердитесь. Он от них зависит.
— Я ни на кого не сержусь. У тебя телефон дома есть?
— Нет. А зачем?
— Я думал позвонить тебе вечером. Попозже.
— Позже некуда. Девятый час.
— Ну тогда до завтра.
— Вы с ними гулять пойдете?
— До гостиницы.
— Тогда идите скорей. А то Федор Семенович сейчас выскочит, увидит вас в такой компании — испугается.
— За меня?
— За себя. Чего ему за вас пугаться? Вы сами за себя пугайтесь.
— Спасибо за предупреждение.
— Долго не гуляйте, — сказала Эля. — У нас неспокойно. На химии зэки расконвоированные работают. А у вас куртка импортная.
Шубин поспешил к четырем темным фигурам, стоявшим возле выхода.
— Пошли?
Борис был без шапки — его космы и не уместились бы под шапку. Два других человека представились ему. Один был пожилой, с бородой клинышком. Такие бородки давно не в моде — они неизбежно вызывают представление о владельце, как о человеке с оппортунистическими взглядами. В революционных фильмах владельцы таких бородок предают дело рабочего класса. Бородку звали Николаем Николаевичем Бруни. Второй, молодой, в ватнике и железнодорожной фуражке, буркнул что-то, протягивая Шубину жесткую ладонь. Шубин не разобрал имени.
Они спустились к пустому скверу.
— Мы хотим вам нашу реку показать, — сказала Наташа.
— Только давайте договоримся с самого начала, чтобы не было никаких неожиданностей, — сказала Шубин. — Я не агент Москвы, не тайный ревизор. Это все недоразумение.
— А мы и не думали, — сказал Борис. — Это те, кто боятся, они легко верят всякой чепухе. Вы типичный благоустроенный международник. Наверное, «вольво» привезли?
— У меня «Жигули», — сказал Шубин без обиды.
— Боря, не цепляйся к человеку, — сказала Наташа.
Начало подмораживать, было скользко. Они миновали сквер, уставленный мокрыми черными стволами. Две или три лампочки на столбах горели, остальные перегорели или были разбиты. По краю сквера тянулась тропинка, от которой шел скат к неширокой речке. От нее плохо пахло.
За речкой тянулись темные склады. Дальше торчали усеянные светящимися квадратиками жилые башни, а за ними несколько труб, изрыгавших в неспокойное небо светлые клубы дыма.
— Это не вода, — сказал Бруни. — Это жидкость замедленного действия.
Вода в реке была черной, но странно отражала огни домов и завода на том берегу — они мерцали в воде, потому что по ее поверхности плыли обрывки желтоватого, почти прозрачного тумана.
— Это еще что такое? — спросила Наташа, и все ее сразу поняли.
— Я постараюсь прийти сюда завтра, — сказал Бруни, — чтобы разобраться.
— И пахнет иначе, — сказал Борис. — Еще гаже, чем всегда.
— Это у тебя нос слишком большой, — сказал парень в ватнике.
— В самом деле — пахнет иначе, — подтвердил Шубин. — Я тут человек новый, еще не принюхался.
Запах был тревожным и удушающе мертвым. Даже нельзя было сказать, насколько он неприятен, потому что ноздри отказывались пропускать его в легкие.
