Матушка свое дело любила; а мысль о том, что вся столица будет украшена ее лилиями и нарциссами, вдохновила ее невероятно.
- Обо мне заговорит все королевство! - ликовала она.
Конечно, для нарциссов был совсем не сезон, да и для лилий было поздновато, но вместе с покаянными словами за мой побег я отослала ей увесистый мешочек с магией, и к моменту нашего бракосочетания в столицу было доставлено столько цветов белого цвета, что можно было подумать, что наступила весна.
Девушки украшали свои платья подснежниками и ландышами, джентльмены вставляли в петлицы бутоны белых роз - из этих цветов предполагалось составить букет невесты, - а матушка моя считала золотые. Пожалуй, ее первый бешеный цветочный успех радовал ее даже больше, чем то, что я буду королевой.
И это было здорово.
За всеми этими размышлениями я не заметила, как к зеркалу, перед которым меня приводили в порядок, подошел Генрих.
Он был уже готов к выходу, тщательно причесан, разодет в пух и прах - в парадный мундир с золотыми пуговицами, эполетами и аксельбантами, в брюки с лампасами, подчеркивающие его стройные ноги, и начищенные до зеркального блеска ботинки. В зеркале я видела его отражающиеся смеющиеся глаза и чарующую улыбку, от которой меня бросало в жар.
- Что такое, Анжелика? - произнес он, заметив мою нервозность и улыбнувшись мне еще шире. - Неужели выходить замуж так страшно? Все самое страшное, что могло произойти с девушкой, с вами уже случилось, разве нет?
Бессовестный Генрих намекал на то, что мы делили постель уже не раз, и не два. Бессмертный, полный сил, вечно юный, он теперь каждый вечер приходил в спальню, жадный до любви и ласк, и терзал меня чуть не до рассвета. И каждый раз его любовь была иной; то страстная и порывистая, на грани безумия, то долгая и нежная, льнущая к коже ласковым теплом.
Потом мы отсыпались до полудня, точнее, отсыпалась я, а Генрих… он поднимался раньше и занимался государственными делами. Свои старые доспехи он приказал выкинуть, и в тот же день, когда сделал мне предложение, он впервые за долгие десятилетия приказал раскрыть двери. Ведущие на балкон, и вышел к народу без шлема, скрывающего его лицо.
Красивый и молодой Король.
Синеглазый, с развевающимися черными волосами.
Улыбчивый и обаятельный настолько, что люди простили ему его вампирские клыки.
Он осмелился; он решился выйти к народу таким, какой он есть, он решился им себя показать, чтобы люди видели, кто ими управляет. Пожалуй, это был смелый поступок.
Он стоял, опершись на перила изящной балюстрады, чуть склонившись над дворцовой площадью, с любопытством рассматривая людей, выкрикивающих его имя, и радостно смеялся, приветствуя своих поданных. Ветер развевал его волосы, солнце играло бликами в его глазах, от свежего ветра на щеки его лег румянец. И не было во всем королевстве никого, кто затмил бы Гемато-Короля своей красотой!
Он и сейчас улыбался мне так же обаятельно, как и тогда. И его вампирские клыки были на месте, однако…
- Вы не станете от них избавляться, Генрих? - спросила я. - Вы передумали избавляться от титула Короля Тьмы?
Генрих перевел взгляд на свое отражение, привередливо оглядел себя, свою улыбку, поблескивающие удлиненные острые зубы.
- Невозможно, - вместо него ответил словно из-под земли вынырнувший Тристан. В последнее время он часто появлялся во дворце, разгуливал по его коридорам белым призраком, словно что-то вспоминал - или прощался, если не навсегда, то надолго. - То есть, Ваше Королевское Величество, ваш совет более чем рабочий - он единственно верный. Но вот в чем закавыка. Мы уничтожили гостиницу, единственное безопасное место, где можно укрыться. Карла, которого сами назначили на роль хозяина, мы... гхм. Не важно. Суть в том, что туда мы с Его Королевским величеством пройдем без проблем. А вот обратно… вести по Аду беззащитного человека, Короля - это очень опасно. Очень. Я не рискну жизнью Его Величества. Потом; когда-нибудь потом, когда это будет возможно. До этого момента Генриху придется пользоваться своими чудо-инъекциями.
- Что ж, - ответила я. - Наверное, это не так уж и плохо. И даже хорошо. Все-таки, его темная сила - это тоже часть власти. Она велика…
Тристан смолчал, чуть поклонившись в знак согласия с моими словами; но все равно, по лицу его было видно, наличие к Короле черной магии его здорово раздражает.
- Я рад, - произнес Тристан с такой кислой миной, я невольно рассмеялась, - что именно вы, Энди - о, простите, Анжелика! - станете супругой и спутницей Его Величества. Нет, в самом деле - рад. Вы очень благотворно н него влияете. Достать Короля из трехсотлетнего заточения - это дорогого стоит, правда. Я очень верю в вас, в ваш союз, в вашу любовь и в ваше благоразумие…
Тристан замолк, но разум мой за ним закончил его оборвавшуюся на полуслове речь: «Верю, но буду присматривать».
- У меня есть для вас подарок, - произнес Тристан внезапно очень мягко, так ему несвойственно, и вынул руки из-за спины.
В его руках, в пакете из нарядной шелковистой бумаги, я с восторгом обнаружила венок - тот самый, с лотосами, что Тристан сплел для своей Изольды в ночь, когда наше невероятное приключение закончилось.
- Он не завял, не потерял ни капли своей свежести! - воскликнула я, бережно удерживая это чудо на ладонях. Тристан мягко улыбнулся:
- Это венец истинной любви, - туманно пояснил он, не вдаваясь в подробности. - Если любовь ваша будет нежна и крепка, то в нем вы выдадите замуж еще и ваших внучек. Ну-ка…
Я склонила голову, и Тристан осторожно надел венок поверх моей фаты. Королевская бриллиантовая диадема потонула в цветах и листьях, но мне было ее не жаль.
- Пора, - произнес Тристан, чуть улыбаясь, встав между нами и подав нам руки. Именно ему предстояло вывести нас к народу, и именно ему выпала честь обвенчать Гемато-Короля на глазах у верноподданных.
Я охнула и изо всех сил вцепилась в его ладонь, сжала его пальцы, на одном из которых было надето обручальное кольцо. Как странно меняется рука, когда на нее надевают это незатейливое украшение! Сразу становится солиднее, красивее, строже… и как будто чуточку более святой, чем была до этого!
Даже у Тристана.
«Ну, если уж Тристан женился, то, наверное, все не так уж страшно!» - уговаривала я себя. Но было страшно, очень страшно! Во стократ страшнее, чем спускаться в преисподнюю к демонами вампирам!
Тристан вывел нас на балкон, и солнце ослепило меня. Толпа, заполнившая дворцовую площадь, загомонила, закричала, приветствуя нас, и сотни белых голубей рванули в небо, украшая наш праздник.
Люди долго нас приветствовали, лица их сливались в одно огромное пятно, с высоты невозможно было разглядеть отдельных черт, но мне казалось, что я вижу всех, кто прошел по этой истории.
В первых рядах мне чудились рыжие кудри Изольды, которая смотрела на своего Тристана влюбленными глазами, и совершенно точно знала, что он, красивый и важный священник в белоснежной сутане, с ослепительной улыбкой, фанатичный воин с мечом под полой, принадлежит только ей. Тристан, которому руки целовали даже короли, теперь целовал сам пленившую его руку - руку Изольды.
Дальше мне чудились спасенные нами невесты.
Я не рассмотрела их черт, да и не запомнила, но, думаю, они пришли на нашу свадьбу, потому что молва - ох, уж эти болтливые ясновидцы столицы! - разнесла по всему королевству, что Гемато-Король и королева освободили их из рабства лично, и лично рисковали жизнями, чтобы, наконец, покончить с этим безобразием. И они наверняка были нам за это благодарны.
Потом мне казалось, что я слышу хныканье сэра Перси, и вижу, как он, заливаясь слезами, жует полы своего парадного цилиндра.
И все они, собравшиеся здесь, на площади, видели, как Тристан читал святые слова заклятий, соединяющих нас с Генрихом навсегда, навечно, и кричали в радости, когда союз наш был заключен, и мы обменялись золотыми кольцами и поцеловались тут же, на радость всем.
