благословения архиепископа Ланна. Вам придется нас всех убивать, и монахов обоих тоже. Иначе они выдадут вас. И вас, – он указал на капитана, – вас, Пруфф, спросят, обязательно спросят: а где люди, что были с вами в городе? Что вы скажете? Что померли от язвы или еретики всех порезали? А потом спросят сержанта вашего вшивого, а потом еще одного из вас, и кто-нибудь да проговорится. Нет, в Ланн вам нельзя, и в Вильбург вам не следует идти. Куда пойдете, а? Да вас уже ротмистр на выходе из города спросит, куда я делся? Что вы ему скажете, или его вы тоже собираетесь убить? Или вы думаете, что проскочите мимо него с подводами, груженными железом и пушками, и с лошадьми? Нет, вам только на тот берег уходить, на север, к еретикам. Но прежде, – он забрал арбалет у Ёгана, – вам нужно убить меня. А я не буду стоять сложа руки, когда меня убивают, и клянусь Господом, что убью стольких из вас, сколько только смогу.
Он глядел на солдат, держа арбалет, они глядели на него, не выпуская взведенные арбалеты, на правых руках аркебузиров дымились фитили, алебардщики готовы были начать работать своим страшным оружием, но былой решимости у них уже не чувствовалось. Они все ненавидели Волкова, и не мудрено, он стоял между ними и их трофеями. Он собирался кинуть их в кровавую кашу, вместо того чтобы пойти домой, поделить эти огромные богатства и валяться на лавке с женой и детишками или под лавкой в трактире с пьяными девками. Им хватило бы денег на год, два или даже три года безбедной жизни с жареной свининой, пивом и медом к завтраку. Но между свининой с пивом и ими стоял этот непреклонный человек, поганый церковный рыцаришка, бывший солдафон, как и они, шваль безродная, которую нужно прикончить прямо здесь и сейчас.
Но вся беда была в том, что он оказался прав, убивать его нельзя, и они это понимали. Тем не менее они ненавидели его так, что нашпиговали бы болтами и пулями прямо сейчас, плевать им было на благословение архиепископа, но чтобы начать, им требовался приказ человека, который взял бы на себя ответственность, а приказа не было. Пруфф стоял, только усами шевелил да пыхтел, потому что понимал лучше, чем его солдаты, что за мятеж и убийство Божьего рыцаря в Ланне могут спросить, и еще как!
Так и стояли все, солдаты ждали приказа, Пруфф закипал от бессильной злости, а Волков думал, выдержит ли его кираса выстрел из аркебузы с пяти шагов. Но потом он решил, что из аркебуз ему будут стрелять в ноги и бедра, где железо тоньше, чем на кирасе, или в лицо, где железа нет вовсе, и продолжил:
– Завтра на заре мы выкатим пушки к мосту, вынесем ворота и поглядим, что за ними, если там «коридор» – мы отступим, я не поведу вас под пули и арбалеты. Если их больше, чем нас, мы отступим. Если у них есть хоть одна пушка, мы отступим. Если нам удастся дойти до церкви и забрать мощи – я отдам вам свою долю, – он замолчал, оглядывая их еще раз. – А если нет, я заберу половину трофеев и пушки, продам их и вернусь сюда с другими людьми, а вы пойдете домой с половиной всего, что тут есть, но мы будем считать, что вы выполнили контракт. Будем считать, что вы честные люди.
– Мы-то и так честные люди, зато вы бесчестный человек! – крикнул один из солдат все еще раздраженно.
– Да как вы не поймете, мы пришли сюда за мощами, а не за трофеями! Я не могу уйти отсюда без мощей! – что было сил заорал кавалер. – Я не уйду отсюда без мощей, слышите!
– Да будь они прокляты, ваши мощи, вместе с вашими попами! – крикнул другой солдат.
– А еще ваш поп наше золото забрал! – злобно добавил сержант Карл.
Волков глянул на отца Семиона, что стоял слева от него, и вдруг ухмыльнулся:
– Да убейте его, а золото себе верните, я вам за это и слова не скажу. Но мощи мы должны взять.
Снова повисла гробовая тишина. Кавалер кожей чувствовал удивленный взгляд монаха, но продолжал улыбаться. А солдаты смотрели с недоверием, ища в его словах подвох, и Волков добавил:
– Только когда вернетесь в Ланн, придумайте, что скажете в трибунале инквизиции, когда вас спросят об этом попе и этом золоте.
Солдаты поняли, что он над ними издевается, но пыл стал проходить, Пруфф так и не отважился скомандовать атаку, хоть Роха и считал его дураком, круглым дураком капитан все-таки не был.
– Расходитесь, – сказал кавалер, понимая, что выиграл, – а вы, Пруфф, подготовьте место, отец Семион собирает трибунал для расследования действий вон того колдуна.
– Вы прямо сейчас собираетесь начать инквизицию? – недовольно спросил Пруфф.
– А чего тянуть? Ротмистр герцога на заставе не выпустит его из города, оставить его мы не можем, а вы с вашими людьми хотите побыстрее начать вывозить трофеи из города. Так что начнем расследование сегодня, завтра у нас будет много дел.
Немного посовещавшись, монахи, Пруфф, Роха и Волков решили, что трибунал лучше проводить прямо во дворе, и солдаты стали выносить мебель. Аркебузы расстреляли в воздух, нельзя отставлять заряд в стволе. Арбалетчики сняли болты с ложа. На том мятеж и закончился. Волков разрядил и свой арбалет, передал его Ёгану.
Глядя на это, Роха произнес:
– А ты молодец, Фолькоф, ух и молодец, я уж думал, придется драться. А ты их уговорил без железа.
Волков не ответил, он не знал Роху как следует и не понимал, честно ли тот восхищается или льстит, а вот в Ёгане он был уверен, Ёган был простым деревенским мужиком. И Ёган сказал то, что Волкову польстило.
– А я и не думал, что эти, – он кивнул на солдат, – начнут. Когда господин говорит, так его слушаешь и слушаешь, и мысли в голову не придет перечить. Он похлеще попов разговаривать умеет.
Кавалер сел на свой мешок с горохом и принялся за еду, хотя есть ему все еще не хотелось. А хотелось ему завалиться спать в перины, в мягкие, воздушные перины без клопов и вони, такие, как в старом замке Рютте, наполненном сквозняками и запахами прекрасной дочери барона. На худой конец вместо дочери барона его бы устроила красавица Брунхильда, теплая и развратная. Но не было тут ни перин, ни красавиц, только постные морды недовольных солдат да злой
