действуют и обратила свою природную химию на остальных. Фурсов кое-как сумел сохранить невозмутимое выражение лица, а вот Петропавловский «поплыл» чуть ли не сразу: густо покраснел, приоткрыл рот и через несколько мгновений выглядел так, будто уже готов встать на защиту поруганной чести дамы, обиженной неотесанным мужланом.
Нет, так дело не пойдет!
— Прекратите немедленно. Мы оба понимаем, что я не смогу удерживать вас без высочайшего дозволения. Но вот какая штука, ваше сиятельство: — Я говорил неторопливо, с каждым словом все больше нависая над снова скрючившейся под одеялом Воронцовой. — Все высшие чины спят. И будут спать еще долго, и в моей власти сделать так, что вы всю ночь проведете не в уютном каземате Петропавловской крепости, а в общей камере в ближайшей полицейской управе, бок о бок с нищими, бродягами и каторжанами. Уверен, судари несказанно обрадуются вашему появлению.
— Нет! — Воронцова снова полыхнула взглядом. — Вы не посмеете!
— И кто же мне запретит? — Я злобно ухмыльнулся — и тут же снова сменил гнев на милость. — Впрочем, отчасти ваше сиятельство правы: подобный поступок не принесет ничего, кроме тоски и разочарования. Поэтому — в знак того, что между нами было — давайте попробуем успокоиться и вместе вспомнить, как же зовут вашего покровителя… Я даже немного подскажу: это уже давно немолодой человек. Слабого здоровья, чуть подслеповатый. Полагаю, он не побрезговал ритуалом и иногда носит чужую личину — как и имя…
Когда я едва слышно называл фамилию, и без того выразительные глаза Воронцовой расширились так, что заняли едва ли не половину лица.
— Как… — прошептала она одними губами. — Откуда вы?..
— Просто знаю, ваше сиятельство. Видите — это не так уж и сложно. — Я протянул руку и потрепал Воронцову по светлым локонам. — А теперь будьте любезны, подскажите, где здесь у вас телефонный аппарат?
Горчаков взял трубку сразу. Сам, лично, хотя в такой час человеку его положения полагается спать, сгрузив все рабочие вопросы на секретаря или дворецкого. Скорее всего, его светлость вообще не ложился, ожидая моего звонка — слишком уж важную весть я обещал сообщить.
— Доброй ночи, Александр Михайлович. — Я устроился в кресле поудобнее. — Ее сиятельство получила письмо и благодарит вас.
— Безмерно, безмерно рад, — усмехнулся Горчаков. — А как здоровье ее почтенного дядюшки?
Вероятность, что у колдуна или «левых» окажутся свои люди на телефонной станции, была исчезающе мала, однако после вторжения в особняк Воронцовой у нас осталось слишком мало времени, чтобы тратить даже четверть часа на гонку по ночному городу — так что я не поленился придумать шифр.
— Дядюшка здоров и даже готов принять нас на партию в преферанс. Все в силе.
— Рад слышать, друг мой, — отозвался Горчаков. — Но должен предупредить — некоторые из моих друзей… скажем так, изрядно проигрались в прошлый раз. И сегодня полны решимости взять реванш. И если им улыбнется удача, бедный дядюшка едва ли сможет попасть на прием к его величеству.
— К моему глубочайшему сожалению. Но, как говорится — а la guerre comme a la guerre, ваша светлость.
— Что ж… В таком случае, я сообщу остальным. — Горчаков откашлялся. — Ее сиятельство говорила, кого именно мне следует взять с собой?
— Всех, кого сможете, — улыбнулся я. — Смею предположить — партия будет жаркой.
Глава 40
— Капитан, тебе вообще известно, который час?
— Прошу меня извинить, ваше сиятельство. — Я склонил голову. — Однако дело срочное. Я знаю, кто наш колдун!
— Вот как?.. Проходи. Можешь не разуваться.
Геловани проснулся моментально. Только что передо мной стоял усталый и слегка растрепанный мужик лет сорока с хвостиком, похожий то ли на водителя таксомотора, то ли на продавца овощей с южными корнями, но уж точно не на действительного статского советника и лучшего сыскаря Империи.
И вдруг этот самый мужик исчез, и на его месте появился грозный начальник.
— Садись и рассказывай все по порядку. — Геловани ворвался в кабинет и тут же направился к крохотному столику в углу. — А я пока нам кофейку сварганю.
Обычно в таких случаях полагалось звать прислугу, и кто-нибудь в доме наверняка был готов услужить господину даже в столь поздний час, однако его сиятельство благоразумно решил обойтись без лишних ушей и занялся примусом сам. Вопросов он, как и всегда, не задавал. Ни удивления, ни восторгов, ни сомнений — ничего, что могло отвлечь от самого главного. Любой, кто не знал Геловани, наверняка посчитал бы его человеком начисто лишенным эмоций, но на деле они просто скрывались за простеньким кофейным ритуалом: зажечь огонь, подхватить со стола турку, налить воды из графина…
— Что ж… давайте начнем издалека. — Я опустился в кресло. — Вы помните осень одна тысяча девятьсот седьмого, когда вся столичная полиция ловила Муромского потрошителя?
— Помню, как тут не помнить. — Геловани поморщился и потер плечо, будто оно внезапно заболело спустя почти два года. — Знатно он меня тогда поломал, собака…
— Сожалею, ваше сиятельство, — вздохнул я. — Однако речь сейчас не об этом. Вы знаете, кто тогда георгиевцев в доходный дом?
— Не имею ни малейшего представления, капитан. — Геловани поставил турку на огонь. — И более того, не очень понимаю, какое отношение это вообще может иметь
