— Верно, ваше сиятельство. Вы сами говорили, что рана не тяжелая, — отозвался я. — А с возможностями колдуна — немногим страшнее самой обычной царапины… Впрочем, все это лишь догадки, а у меня есть доказательство. Полчаса назад я взял на себя смелость арестовать графиню Воронцову, и она назвала имя. Наш колдун — это Вольский!
Я выложил свой козырь. Главный, чуть ли не единственный, зато настолько увесистый, что все предположения про украденный нитсшест и таинственного убийцу можно было и вовсе оставить при себе. Живой свидетель надежнее тысячи домыслов, и такой аргумент убедит кого угодно.
Но Геловани почему-то молчал. То ли собирался для начала устроить мне взбучку за самоуправство, то ли переваривал информацию, которую я вывалил на него разом, будто бы из кузова самосвала «БелАЗ». А может, уже прокручивал в голове схему дальнейших действий. Я бы скорее поставил на третье — слишком уж быстро сосредоточенная задумчивость на лице его сиятельства сменилась решительностью. Мне уже случалось видеть эту упрямую складку между темных начальственных бровей, и обычно она означала, что врагов отечества и его величества императора ждут крупные неприятности.
— Кто еще знает? — спросил Геловани. — Кому ты говорил? Его величеству? Цесаревичу?..
— Из них — никому. По чину не положено. — Я пожал плечами. — Знает Горчаков. Кстати, он обещал оказать всяческое содействие.
— Да уж, оно нам точно не повредит. — Геловани нервно отодвинул чашку, которую он осушил за каких-то пару минут. — Однако, как я понимаю, у тебя… у нас нет никаких доказательств? Кроме признания ее сиятельства графини.
— Увы, — вздохнул я. — Будь у меня чуть больше времени их собрать — непременно бы потрудился… Впрочем, разве нам не достаточно того, что есть? Вольский всякий раз оказывался везде, где случалось что-то странное. И для того, чтобы все это провернуть, обычных человеческих сил явно недостаточно… Полагаю, настоящего Петра Николаевича уже давно нет в живых, и его место занял тот, кому хватило и умения, и наглости устроиться прямо под носом у Ордена Святого Георгия и тайного сыска. И все-таки кое-где он прокололся. — Я чуть подался вперед и заговорил тише. — Показал мне чуть больше, чем следовало. Подпустил слишком близко, но наверняка уже догадался, что я не собираюсь ему прислуживать. А значит, мы или арестуем его или сегодня ночью, или…
— Довольно. Ты прав… Прав, капитан. — Геловани поднял голову и вдруг посмотрел мне прямо в глаза. — Только не во всем.
Глава 41
Я все таки успел сообразить что ошибся. Снова. Не в первый, но, возможно, теперь уже в последний раз. Что очевидное решение не всегда оказывается верным и уж точно не всегда лежит на поверхности. Что совпадения, намеки, знаки судьбы и казалось бы даже неоспоримые факты можно истолковать неверно. Что истина где-то рядом, но совершенно не обязательно именно там, где ее так хочется откопать.
Что избитые клише работают только во второсортных детективных романах, а в жизни безобидный и смешной старикашка, который неизменно оказывается в нужном месте и в нужное время непременно окажется… просто старикашкой, а настоящий враг все это время будет еще ближе, искусно скрываясь под невесть когда позаимствованной чужой личиной. Что древний хитрец и интриган, потративший свою почти-вечность на оттачивания искусства обмана, рано или поздно переиграет даже многоопытного ровесника, особенно если тот еще в незапамятные времена выбрал участь простого вояки, этакого вечного сержанта.
Что я просто болван, возомнивший себя Шерлоком Холмсом.
Я успел сообразить — но сделать ничего не успел. Глаза напротив полыхнули алыми огоньками, и меня будто ударило в грудь молотом. И не обычным, который можно отыскать в любой сельской кузнице, а гидравлическим, предназначенным для заколачивания в землю стальных свай.
Ребра хрустнули, и меня подбросило в воздух вместе с креслом. Я будто в замедленной съемке наблюдал, как со стола Геловани поднимается ворох бумаг. Телефонный аппарат скользнул по дереву и остановился только у самого края. Одна из чашек разлетелась вдребезги, а вторая устремилась следом за мной, выплескивая горячий кофе прямо на брюки.
Боли от ожога я, впрочем, так и не почувствовал. От удара об стену кабинета из легких вышел разом весь воздух, а кресло — добротная мебель родом еще из прошлого века — развалилась на части. В глазах потемнело, а во рту тут же появился знакомый привкус железа: что-то внутри сломалось и с каждой попыткой пошевелиться похрустывало. Обычный человек едва ли пережил бы подобное, но я каким-то чудом даже не отключился и теперь отчаянно старался оторваться, отлипнуть от стены.
Бесполезно. Со стороны мои жалкие потуги наверняка напоминали что-то вроде попытки выжать сломанными в трех местах руками штангу в полтонны весом. Эфир искрился от избытка энергии, упрямство сгибало само пространство, как стальной гриф, но чужая мощь все-таки давила сильнее.
Мне удалось только кое-как выставить вперед ладонь и сложить пальцы в знак отрицания зла, которым еще в древности славяне пытались защититься от сглаза или всякой нечистой силы. Расчет оказался верным — давление на грудь ослабло. Но лишь для того, чтобы через мгновение снова навалиться на полураздавленные ребра свинцовой тяжестью.
Геловани… тот, кто только что им был, вдруг оказался чуть ли не вдвое ближе. Не перелез через стол, не прыгнул, а будто перетек вперед, размазавшись в полумраке проворной черной тенью, в которой почти не осталось ничего человеческого. Видимо, на таком расстоянии ему оказалось проще навести на меня фокус, всю мощь своего Таланта. Я еще пытался бороться, но противостоять существу, под завязку накаченному взятой взаймы у хаоса энергией, все-таки не мог.
Сам — не мог. И на помощь пришел зверь. Рванулся откуда-то изнутри, ломая ставшими слишком
