«Интересно, какого цвета его глаза? Тоже забыла. А ведь они мне когда-то так нравились. А теперь вот забыла, — грустно думала Ирина. — Помню только, что они изумительно красивы. Любочка была от них без ума».
И вдруг Ирина с отчетливостью реальности вспомнила синий взгляд Андрея, в котором легко угадывались и доброта, и мужество, и жажда любви. Припомнила, как светел, как лучезарен был его взгляд тем майским вечером, когда он вел в госпитальном парке какие-то непонятные, таинственные речи.
— Да, да, — прошептала Ирина, — как же я могла забыть? Даже странно. Его ярко-синие глаза и иссиня черные волосы, словно блеск глаз отразился на них… Любочка же его так и звала «синеглазик».
И тут она точно очнулась от летаргического сна и посмотрела на мир по-новому. Она вспомнила то, что должна была бы вспомнить давно. Лишь по удивительной какой-то случайности она ни разу не догадалась, что в снах своих видела глаза Арсеньева.
Как молили эти глаза о помощи в тот миг, когда в них со всей неизбежностью заглянула смерть!
Ирина повернулась к стоящей рядом медсестре и спросила:
— А что случилось с этим Арсеньевым?
— Ранен.
— Ранен? — изумилась Ирина. — Не может быть! — вновь вскрикнула она и вновь смутилась.
— Неужели ранен?
— Ранен, — невозмутимо подтвердила медсестра. — Во время ограбления ювелирного магазина. Случайно проходил мимо, а преступники как раз от милиции спасались, женщину, продавщицу с собой прихватили…
— Зачем?
— Прикрывались ею что ли, не знаю… Так вот, Арсеньев попытался ее спасти…
— Значит, его преступники ранили? — сама не зная почему, с надеждой спросила Ирина.
— Да нет, милиционер ранил. Не разобрались сначала и пальнули в него, думали, он сообщник бандитов. Это потом уже продавщица им все рассказала, — окончательно разбила надежду Ирины медсестра.
— Ранен… Пальнули в него…
Слова медсестры назойливо крутились в голове Ирины, а перед глазами стоял сноп огня из последнего страшного сна.
* * *
Вечером, придя в общежитие, Ирина не могла найти себе места. Она металась по комнате, то хватая в руки книгу и тут же отбрасывая ее, то пытаясь вникнуть в слова диктора, передающего по радио последние известия.
Так продолжалось весь вечер и почти всю ночь. Только под утро Ирина забылась тяжелым и тревожным сном.
Сон не принес облегчения.
Снилась женщина, стоящая у постели своего беспомощного сына и грустно гладящая на него. Ирина точно знала, что это мать Андрея, и лицо ее казалось знакомым, но рассмотреть это лицо Ирина, сколько ни старалась, не могла.
Женщина, бессильно уронив руки, что-то шептала, время от времени оглядываясь на Ирину. Постепенно шепот ее становился все отчетливей и отчетливей, а слова, долетавшие до Ирины, начали обретать смысл.
— Ну вот и все, сыночек мой, ничем я не могу тебе больше помочь. Ухожу я, ухожу навсегда, а самому тебе не справиться.
Взгляд женщины к чему-то призывал. О чем-то молил, этот материнский взгляд. В нем еще жила надежда, и она, надежда эта, была как-то связана с ней, с Ириной. Горе матери было таким необъятным, что у Ирины перехватило дыхание.
На этом месте она проснулась и почувствовала, что действительно задыхается, а лицо стало мокрым от слез. Уснуть вновь не удалось. Мешали тревожные думы. Пытаясь избавиться от своих необычных и смятенных мыслей, она принималась считать фиолетовых слонов, пыталась представить себя большим спелым яблоком с розовым боком. Бесполезно. Сна как не бывало.
Ирина вяло бродила по комнате, стараясь собраться и заставить себя сделать зарядку. Ее соседка уже ушла на работу.
— Черт! Надо же, как неудачно, — досадовала Ирина. — Выходной, собиралась побегать по магазинам, накупить подарков Витаське и маме, а чувствую себя такой разбитой. После ночной смены и то гораздо свежее бываю.
Она прилегла на кровать, уставилась в потолок, и не заметила, как заснула.
И опять приснился сон.
На этот раз Арсеньев был в нем единственным действующим лицом. Он стремительно и бодро шагал по необъятному, поросшему сочной зеленой травой лугу, простиравшемуся до самого горизонта. Время от времени Андрей оглядывался и весело улыбался Ирине.
Яркое, слепящее солнце заливало луг ровным, не дающим теней светом и только где-то вдали, у самого горизонта, там, куда направлялся Арсеньев, сгущалась жуткая, опасная, вязкая мгла, грозящая поглотить человека, выбросив из непроницаемо-черных недр клубящиеся плети протуберанцев, готовых опутать руки и ноги, обвить горло удушающей петлей и утащить свою жертву в жуткую черную пучину, породившую их.
Веселый синеглазый мужчина не видел этого кошмара. Он даже не подозревал о том, что его ждет, продолжая пружинящим, легким шагом приближаться к роковой темноте.
И вот, когда черные плети уже почти сомкнулись на его горле, а ненасытная мгла приняла образ разверстой звериной пасти, когда стало ясно, что спасения нет, Ирина сделала титаническое усилие, и преодолевая роковой холод смерти закричала:
— Не-ет! Нет! Нет!
Ее отчаянное «нет», прокатившееся по солнечному лугу, ударило в страшную темноту, как тяжелый валун в болото, разбрызгивая черную жижу. И клубящийся мрак стал съеживаться, конвульсивно дергаться, словно диковинное живое существо, пытаясь в очевидно беспомощных попытках изобразить из себя нечто грозное, но, смертельно раненный еще одним Ирининым «нет», бесславно пал, уползая в потрескавшуюся под ним землю вонючими тоненькими ручейками.
Синеглазый, черноволосый мужчина так и не увидел опасности. С удивленным лицом он обернулся на Иринино «нет» и улыбнулся.
* * *
На следующий день, придя в клинику, Ирина первым делом заглянула в палату Андрея Арсньева и спросила у хлопотавшей у его кровати медсестры:
— Ну, как он?
— Вчера едва не умер. Думали — все уж. Но сегодня доктор сказал, похоже, выживет парень. Да и внешне посвежел вроде, — кивнула медсестра на лицо Арсеньева.
Ирина тоже всмотрелась в него и подумала:
— И в самом деле, сегодня он выглядит лучше. Или мне кажется?
* * *
Но Ирине не показалось. С этого дня Андрей резко пошел на поправку.
— Это Витасику, держи сынок. Это тебе, мамуля, долго выбирала…
— Ой! Спасибо, доча! Какая прелесть! Наверное, дорого стоит?
— Ерунда. А это папе. Держи, пап. В твою коллекцию…
Ирина вернулась из Москвы и радостно раздавала подарки. Она очень любила это занятие и ликовала гораздо больше самих одариваемых.
