когда подъезжали к винному двору, Волков подозвал Роху и сказал:
– Ты теперь смотри за мощами, спать и есть будешь в этой телеге, пока мы ящик не сдадим епископу. А мне нужно закончить дело.
– Как скажешь, Яро, – соглашался Скарафаджо, – сожги этого дьявола.
– Какого дьявола? – услышал их разговор Брюнхвальд.
– Мы поймали одного колдуна, что поднимал мертвецов и сеял чуму в городе. Вчера судили его, мерзкая тварь, коих я за всю жизнь не видал, его бы вывезти из города да сдать настоящей инквизиции, да фон Пиллен не позволит – колдун весь в волдырях и гнойниках, не сильно от чумного отличается.
– Вы поймали чумного доктора? – Глаза старого воина округлились не то от страха, не то от восхищения.
– Нет, – отвечал кавалер, – чумного доктора я порубил на куски, чумной доктор был трупом, которым управлял этот демон.
– Так это вы убили чумного доктора? – Глаза Брюнхвальда еще больше округлились.
– Пришлось, он и его пара болванов на меня напали. Когда я был один.
– Да вы прямо рыцарь из баллад! – произнес Брюнхвальд безо всякой иронии. – Даже самые смелые из моих солдат бегали в нужник, когда этот визгливый выродок прыгал по крышам рядом с цитаделью.
– Любой бы стал рыцарем из баллады, если бы какая-нибудь вшивая нечисть зарезала под ним коня за сто талеров.
– За сто талеров!? – ужаснулся ротмистр.
– Да, конь был славный, – вспомнил Роха. – Редкой красоты.
– Я взял его после дуэли у одного из рыцарей курфюрста Ребенрее, – вздохнул Волков.
– Да зачем же вы ездили на таком коне и тем более поехали на нем сюда?
Кавалер не ответил, а что он мог сказать, разве только то, что любил покрасоваться. И считал, что раз он теперь рыцарь, то и конь у него должен быть подобающий.
Они как раз подъехали к воротам винного двора, Брюнхвальд поднял руку и звонко крикнул:
– Колонна, стой на дороге! Отдыхать, оружие не складывать. Лошадей не распрягать.
И добавил, поворачивая в ворота:
– Хочу взглянуть, как будет коптить ваш колдун.
Все было готово, Сыч руководил делом, и костер вышел такой, какой и нужно. Волков слез с коня, кинул поводья Ёгану. Брюнхвальд тоже спешился. Прошелся, разминая ноги, остановился у скулящего и кутающегося в дерюгу колдуна Зеппельта. Встал рядом, помахивал стеком, разглядывал приговоренного и сказал:
– Да, фон Пиллен такого не выпустит. А ну, говори, мерзавец, ты чуму сеял по городу? А? Это ты был визгливым доктором?
– У-у-у-у, – завыл Ханс-Йоахим Зеппельт, – я не приму причастия, я не раскаюсь.
– Он даже не раскаивается! Какой упорный! – почти восхитился Брюнхвальд. – А по голосу я его узнал, да, такой же был мерзкий голосок у доктора.
– Дайте мне епитимью, – ныл колдун, – без епитимьи не приму причастия.
– Чего он хочет? – спросил ротмистр.
– Хочет, чтобы я наложил на него епитимью, а он будет молиться и каяться, – пояснил отец Семион, подходя и протягивая кавалеру бумагу. – Тянет время.
Волков взял бумагу, прочитал ее и приказал:
– Перо мне.
Когда брат Ипполит подал перо и чернила, он подписал бумагу и громко, так, чтобы слышали все, объявил:
– Более черной души, чем ты, я не видал, трибунал святой инквизиции признает тебя виновным. Ты чернокнижник и колдун, ты осквернял мертвых, ты попирал законы Церкви и законы человеческие. Я, Иероним Фолькоф, рыцарь Божий, беру на себя суд, потому как тут нет других судей, и приговариваю тебя к сожжению. Раскайся в прегрешениях своих и прими причастие.
– Нет-нет, я не приму причастия, положите на меня тяжкую епитимью, – захныкал колдун. – Мне надо помолиться.
– К дьяволу, ты свои грехи и за три жизни не замолишь, – сказал Волков. – Капитан Пруфф, велите своим людям тащить его на костер.
– Да, господин кавалер.
Тут же пара солдат подхватила колдуна под локти, стали ставить его на ноги, но тот не вставал, только завывал протяжно. Тогда к ним на помощь пришли еще два солдата, они потащили толстяка к костру, при этом с колдуна дерюга сползла, обнажая белое, уродливое, в страшных красных волдырях тело, его тянули по камням, а он еще и обгадился от ужаса перед предстоящим. Жирное рыло заливали слезы, глаза были выпучены. И орал при этом, визжал так, что слышно было на милю вокруг:
– Дайте мне помолиться, дайте епитимью, не приму причастия, не приму, то грех вам! Грех ва-а-а-ам!
Солдаты остановились было, оглядывались на кавалера, ждали, что он скажет, а тот молча глядел на колдуна, и они снова тащили его, морщились и тащили. Поднимали, ставили на костер, боясь перемазаться в его крови, гное и фекалиях, которые продолжали литься из колдуна. Люди Пруффа кривились, привязывая его к столбу, а Ханс-Йоахим Зеппельт, еще недавно бывший владыкой мертвого города, визжал не преставая:
– Не приму причастия без епитимьи и покаяния, то гре-е-е-ех вам, грех вам всем, все прокляты будете за то, что душу мою погубили!
– Да нет у тебя никакой души, сжег ты ее давно, отдал дьяволу! – заорал Волков, который уже не мог выносить этот визг. – Говори, примешь причастие, раскаиваешься?
– Нет! Нет! Не приму, будь ты проклят, будь ты проклят! – визжал колдун. – Будьте вы все прокляты!
– Ты никого не можешь проклясть, проклятые проклинать не могут! – в ответ ему крикнул кавалер и двинулся к костру. – Сыч, огня мне.
– Господин, – семенил рядом с ним отец Семион, – а колдун-то прав, – говорил он негромко, – нельзя без причастия, то грех.
– За свою жизнь, – начал Волков, беря у Сыча факел, – я убил не одного человека, кто-то умирал сразу, без причастия, молитв и раскаяния. Кто-то стонал от боли и тоже умирал без причастия, а кто-то ругался перед смертью, последними словами меня материл вместо молитвы, и я не помню ни одного, кто бы успел причаститься. И среди них были достойные люди, а уж этого, – он подошел к костру, – я отправлю в ад, где ему и место. И будь что будет.
Он остановился и снова крикнул:
– Эй ты, гнилая душа, вот тут наш поп волнуется за тебя, ты будешь причащаться?
– Нет! – заорал колдун. – Нет! И то грех вам будет.
– Так катись к своему хозяину! – кавалер поднес факел к мелким щепам.
– А-а-а-а-а! – снова заорал Зеппельт. – Буду, буду причащаться, раскаяться хочу! Дозвольте раскаяться.
– Да поздно уже. – Волков не отнимал факела, желая покончить побыстрее с этим делом и убираться из города.
– Не поздно, – вдруг произнес отец Семион и осмелился отвести огонь от костра.
Волков не ожидал такой наглости и только уставился на попа.
– Умом тронулся, обнаглел? – только и смог проговорить кавалер.
