— Но не хлебом единым жив человек!.. И сегодня я хочу вернуть вам сразу всё, что украл у вас жестокий эксплуататор — праздник, свободу и хлеб! В одном из его проявлений, если быть совсем точным, но это мелочь. Что же это такое, о чем я веду сейчас речь, вы с минуты на минуту узнаете сами! И — я уверен — чистая радость открытия озарит искренними улыбками ваши суровые чела!..
Народ, со всё возрастающим недоумением и сомнением выслушивавший пламенный спич Бренделя, с облегчением перевел дыхание, когда его светлость торжественно подняла руку вверх, привстала на стременах, и величественно взмахнула белой перчаткой.
По такому сигналу могли двинуться в бессмертие под развернутыми знаменами и с барабанным боем армии. Мог решаться вопрос чьей-то жизни и смерти. Могло падать покрывало с только что отстроенного замка.
Но в Постоле произошло только то, что со всех впадающих в нее улиц и улочек вдруг и одновременно устремились на площадь гремящим колесами и копытами потоком очередные телеги.
Взволнованный люд ахнул, как завороженный привстал с мест, стараясь поскорее если не увидеть, что же такого нажарил-напарил для них граф, то хотя бы унюхать…
Безрезультатно.
На телегах стояли серые ряды ни чем не примечательных и не пахнущих пятнадцатилитровых бочонков и корзины, доверху наполненные кружками самых разнообразных калибров, мастей и форм.
На каждой кружке красной краской была грубо намалевана стилизованная корона, а под ней — вычурная заглавная «Б».
— Что это?.. — выразил всеобщую озадаченность кто-то из-за ближнего к графу стола.
— Это и есть настоящее веселье и радость! — по-настоящему весело и радостно объявил Брендель и подал знак слугам. Те похватали бочонки и корзины и понеслись между столами, расставляя и раздавая инструкции:
— Бочки без разрешения не трогать… Кружки не больше одной на рыло… Бочки без разрешения не трогать… Кружки не больше одной на рыло… Бочки без разрешения не трогать… Кружки не больше одной на рыло…
— Добрые мои горожане, — обратился к притихшей аудитории граф, едва не источая слезу от умиления собственной щедростью и прозорливостью. — Пейте, не жалейте! Веселитесь от души! Это — хлебное вино, оно для счастья вам дано!
— Я поэт, зовусь я Брендель от меня вам в ухо крендель, — кисло прокомментировала призыв графа Аспидиска Серафима и выжидательно уставилась на мужа. — Что скажешь?
Иванушка смутился столь прямой постановке вопроса.
— Н-ну… Рифма не очень… оригинальная… но в общем…я бы сказал…
— Какая рифма?! — возмутилась Сенька. — При чем тут рифма?! Я тебя про сам факт спрашиваю! Ну не паразит ли!..
— Кого поразит? — заинтересовался министр канавизации, некстати вспомнив предыдущего конкурсанта.
— Кого? — переспросила Серафима и мрачно хмыкнула. — Всех. Дайте только время.
— Сколько? — не унимался бывший мастер-золотарь.
— Я полагаю, полчаса при нашем раскладе будет вполне достаточно, — загадочно предрекла царевна, засунула руки в рукава и хмуро уставилась на происходящее внизу, и подножия вип-трибуны.
А тем временем пробки из бочонков были выбиты, краны вставлены, и первая прозрачная жидкость полилась в осторожно поднесенные кружки.
Первые носы недоверчиво зависли над загадочной субстанцией под кодовым названием «хлебное вино» и придирчиво втянули незнакомый запах.
Похожие разговоры вспыхивали и разгорались то тут, то там, то ближе, то дальше…
— Что это?..
— Пахнет… чем-то…
— Противным…
— Граф сказал, это пьют?..
— Может, пошутил?
— Дворяне не шутят. У них чувства юмора нет.
— А давайте попробуем!..
— А давай, пробуй.
— А чего сразу я-то?!
— А чего бы и не ты-то?
— Сконил?
— Я?!.. Да вот раз плюнуть мхе-кхе-кхе-кхе-кхе!!!.. А-а-а!.. Ох-х!!..
— И чего?!..
— И как?!..
— Ну?!..
— Ну-ну!!!.. Кха… Сам ты — ну!.. Кхой!.. Гадость распоследняя, вот чего!!!
— А ты на дармовщинку чего хотел?
— Забесплатно уксус сладкий!
— Забесплатно?! Да чтоб я такое пил, да еще и веселился после этого, это он мне еще приплачивать должен!..
То тут, то там, то ближе, то дальше раздавался натужный кашель, фырканье и звук отодвигаемых по шершавым доскам кружек.
— Ну, благодарствуй, ваша светлость, повеселил — хоть стой, хоть падай, — встал с полупоклоном с крайней скамьи старичок в синем армяке и пегом треухе, затянул потуже пояс и решительным шагом направился с площади.
За ним последовал его сосед, потом другой мужичок — из-за стола напротив, потом еще один, и еще…
— Стойте, стойте, вы куда?!.. — панически метнулся наперерез утекающему человеческому ручейку граф. — Вы же не выпили!.. Совсем ничего!..
— Ваша светлость смерти нашей желает, али как? — остановился и брюзгливо прищурился на него мужичок в треухе.
— Ах ты!!!.. — вскинулся было Брендель, но, видя недоброе внимание к происходящему со стороны остальных развлекаемых объектов, быстро взял себя в руки. — Нет, что ты, что ты, мужичок… Просто вы не поняли, как правильно надо это пить, вот в чем всё дело…
— А ты самолично покажи, — донеслось ехидное из толпы.
— А мы поглядим…
— Развлечемся…
Граф крякнул, зыркнул, скрипнул зубами, но проглотил оскорбление своей без пяти дней царской персоне[153].
Из кармана полушубка изящным жестом, словно тренировался три дня, извлек он миниатюрный серебряный кубок[154], по его сигналу слуга наполнил ее из ближайшего бочонка наполовину, и граф поднял ее над головой и выкрикнул:
— Я пью эту чару за мой народ!
И, так и не услышав комментария Серафимы «врешь, тебе столько не выпить», выдохнул и одним махом опрокинул водку в горло.
— Х-ха!.. — выдохнул он и уткнулся носом в рукав. — Х-м-м-м!.. Смотрите! Совсем не страшно! Ох, славно!.. По жилам пошла! По сухожилиям! До костей пробирает!.. Несколько рюмок — и вы позабудете про печали, холод и усталость!
Отток народа с площади приостановился.
Оставшиеся за столами еще раз с сомнением сунули носы в свои кружки, пожали плечами, дружно выдохнули и последовали графскому примеру.
— Ах!..
— Ох!..
— Ой!..
— Ёж-моёж-через-кочерыжку!..
— А где ж веселье-то?..
— А вы еще по одной! — тут же жизнерадостно предложил граф и снова подал личный пример. — Я пью эту чару за то, чтобы самый достойный дворянин возглавил мою любимую страну!
Народ переглянулся, пожал плечами, но выпил по принципу «сказал „А“ — скажи и „Б“». Раз уже вознамерились получить все тридцать три с половиной удовольствия, так уж на полпути останавливаться как-то нелепо.
— Ну, как?.. — напряженно уставился Брендель в слегка закосившие глаза ближайшего к нему тонкошеего парня лет восемнадцати.
Парень икнул, утер рукавом нос и прислушался к ощущениям.
— Дак это… теплее вроде на улице стало… это…
— Ага, теплее! — поддержали его откуда-то слева. — Ажно щеки загорелись!..
— Огонь по жилам пошел, чуете?..
— Ага ты… пошел…
— А давайте еще по одной, мужики!
— А бабы чего, не давайте?!..
— И ты, Мышаня, давай! Эх, хорошая ты тетка!..
— Подхалимничаешь, кум!..
— Кто, я?!.. А давай почелуемся!..
— А вот я тебе мою бабу почелую, почелую, охальник, кружкой-то по репе!..
— Это ты меня?.. Это я тебя!..
— Эй, вам наливать?
— ДА!!!
— За его… за графскую светлость!.. Чтобы ему в жизни везло!.. И жену хорошую!..
— Он женат, дурик!
— Ну, тогда бабу, как Мышаня!..
— Да я тебя!..
— Нет, это я тебя!..
— За графа!!!..
— Ура-а-а-а!!!..
Неразличимая в тихо спускающихся сумерках среди бесконечных покачивающихся голов Мышаня невпопад захихикала о чем-то о своем, о женском, но окончание семейной сцены на трибуне услышать так и не удалось: тумаки, ругань и ржание соседей веселой тройки быстро потонуло в похожем шуме со всех сторон.
Зато на вип-местах тревожно завозились министры, и источник волнения так и оставался бы для лукоморцев загадкой, если бы минут через десять после начала всеобщего оживления Коротча не высказал всеобщее мнение.
— А вот я тут подумал, ваши высочества, и задался вопросом.
— Давай, валяй, — рассеяно махнула рукой Сенька, не сводя угрюмого взора с происходящего на площади.
— Вот пение мы своими ушами слушали, так?
— Так, — согласилась она.
— На лыцарей своими глазами смотрели, так?
— Так, — подтвердила она и непроницаемо уставилась на министра канавизации в ожидании завершающего аккорда.
— А третье испытание мы как оценивать будем, ежели даже не в понятиях, чего у них там происходит и по какой причине? — хитро прищурился мужичок и склонил голову набок в ожидании ответа.
Что и следовало доказать…
Серафима вздохнула, сделала большие глаза и беспомощно развела руками:
