Что и следовало доказать…
Серафима вздохнула, сделала большие глаза и беспомощно развела руками:
— Не такой возможности, мастер Коротча. Это всё равно, что чай с сахаром вприглядку пить.
Министры воодушевленно засмеялись.
— Ну, так я полагаю, мы тоже сходить, попробовать должны? — приподнялся вопросительно министр каменных стройматериалов и робко кивнул в сторону быстро раскочегаривающегося веселья.
— Выходит, должны, — снова развела руками царевна и приглашающе махнула в сторону застолья:
— Сходите, поглядите, попробуйте. Да только вы, пока тут сидели, тостов пять пропустили. Вы уж нагоните, не забудьте.
— Не забудем!.. — восторженно воскликнул министр мясопродуктов, и весь кабинет, словно по давно ожидаемой и отрепетированной команде рванулся вниз по ступенькам в гущу гульбы.
— И что ты, по-твоему, им насоветовала, Сеня? — укоризненный голос мужа прозвучал неожиданно прямо в ухо.
— Как — что? — притворно удивилась царевна. — Догнать и перегнать, конечно.
— Но зачем?! Ты же представляешь, что будет с ними — со всеми, я имею в виду! — утром?!..
— Ну, во-первых, не учи ученого. Будет им утром судный день с доставкой на дом, это к веряве не ходи. Но ведь каково развлечение, такова и оценка. Или ты хочешь, чтобы они, не испробовав Брендельского шшастья, ему пятерок наставили?
— Нет, — быстро согласился Иванушка.
— А во-вторых, Вань, ты лучше представь, что будет тут, да и по всему городу, через час-два. Когда вся честная компания, не жрамши весь день и толком накануне не спамши, назюзюкается по самые уши?
Иван побледнел.
Наверное, представил.
— А что будет, когда они все кто где обнимался или морду соседу бил, там и спать повалятся? Или, того хуже, по всему городу расползутся? А ведь не май-месяц на улице-то.
Иванушка решительно поднялся и, ни слова не говоря, заспешил вниз по лесенке.
— Вань, ты куда? — кинулась Сенька за ним.
— Это надо немедленно остановить! Прекратить!
— Как?!
— Я скажу им… я расскажу…
Вместо ответа Серафима ухватила его за рукав и ткнула пальцем в народ:
— Смотри внимательно!
— Ку?..
И вдруг Иван подпрыгнул, едва не слетев с последней ступеньки, и схватился за сердце: Сенька заорала за его спиной дурным голосом, что было мочушки.
— Ты что?!.. Что случилось?!.. Что с тобой?!..
— Со мной? — кисло улыбнулась супруга. — Ничего. И с ними тоже ничего. Ты видел? Видел? Кроме тебя на мой вопль никто и не дернулся.
— Ну и?..
— Ну и то. Что тебя теперь никто не услышит, хоть ты искричись тут весь до посинения. А по одному ты их как раз к утру обойдешь. И это при условии, что они вообще будут твои слова помнить.
— Ты права… — расстроился и поник головушкой Иван. — Но что же тогда делать?..
— Будем готовить морги и лазареты, — скорбно провещала царевна.
— Что?!?!?!..
— Шу-у-утка. Есть у меня одна идея. И час-два времени.
Веселье на площади продолжалось и набирало силу и размах.
Где-то танцевали на столах.
Где-то под столами.
Где-то дрались.
Где-то целовались.
Где-то пели нестройным хором про сильномогучего богатыря Лосину Ершеевича, ужасно перевирая слова, особенно «Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да».
Где-то плакали.
Где-то наклюкавшиеся романтики, взгромоздившись на косых, как диагональ, собутыльников, изображали рыцарский турнир, вместо копий тыкая друг друга в расстегнутые груди указательными пальцами вытянутых рук. Герольды дудели в кулаки и барабанили кружками по скамейкам.
Где-то министры-жюри в полном составе наперебой искали среди луж и кружек на столе бланк протокола, чтобы выставить гениальному графу по пять пятерок от каждого, но вместо этого находили то чьи-то шапки, то удивленные помятые физиономии, то сапоги.
Где-то кричали «брафа Гренделя на сцарство» и «корону мне, корону». Впрочем, первый лозунг за своей сложностью в произношении был скоро отброшен, и путем естественного отбора остался только второй, но и тот сильно эволюционировал с каждым выкриком: кому-то нужна была корона, кому-то корова, а кого-то устраивала и простая ворона.
При сгруженных в переулках с телег горах и горках серых безликих бочонков — для продолжения банкета — стояли в карауле графские слуги. Они зябко постукивали ногу об ногу, напевая «Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да» и безнадежно мечтая присоединиться ко всеобщему блаженству.
Сам «браф Грендель», то ли устыдившись деяния рук своих, то ли просто устав от воплей поддатых верноподданных, организовав факелы, куда-то с площади пропал, оставив алкогольное действо в руках первого советника — тщедушного крикливого старичка с тростью и в полушубке и роскошном малахае из чернобурки.
Между столами шмыгали лоточники со всеми продуктами, которые наспех смогло собрать министерство торговли и коммерции, распространяя их по неумеренным ценам среди тех, кто еще был в состоянии что-то понимать и, самое главное, платить.
* * *
Городскаярезиденция баронов Дрягв возвышалась посреди недавно очищенного от накопившегося за полвека мусора двора безмолвная и погруженная во мрак.
Издалека, с Дворцовой площади, доносился разухабистый шум и гомон попойки века и неразборчивые, но настойчивые крики «Д-даешь к-корову д-драфу К-кренделю!».
Здесь их показательно игнорировали.
Приказав возвращаться домой еще на этапе раздачи кружек, барон Силезень поспешно отужинал и лег почивать в чрезвычайно дурном расположение духа.
Что черни задушевные песни! Что им петушиные бои, устроенные глупым воинственным Карбураном! Им только подавай напиться на халяву, да побольше, побольше!.. Обидно.
Кроме того, немало для ухудшения самочувствия сделало и угрюмое подозрение, что вопрос о победителе этого этапа даже не стоит[155].
Слуги и придворные, осязая шестым чувством, или пятой точкой плохое настроение господина, разбежались по своим комнатам и каморкам, погасили огни и затаились.
Дворец барона погрузился в тяжелые беспокойные сны.
Ничем не примечательный человек в ничем не примечательной одежде и с ничем не примечательным шестопером за поясом терпеливо ждал напротив в кустах, пока шевеления в доме утихнут, и погаснут последние огни.
Полчаса, сорок минут…
На втором этаже в последний раз мигнула и потухла лампа.
Наконец-то.
Теперь — когда все уснут.
Полчаса…
Сорок пять минут…
Час…
Пора.
Человек зябко поднял воротник, поправил за спиной тощий мешок, быстро пересек разделяющую место его засады и дворец Дрягв дорогу и беззвучно перелез через ограду.
Второй этаж.
По водосточной трубе, глухо звякнувшей под его ногами, осторожно добрался он до узкого карниза и опасливо, боком-боком, заскользил к нужному окну.
Пятое от трубы направо.
Вот и оно.
Лезвие ножа было просунуто в щель между половинками рамы, и защелка, удерживающая их вместе, тихонько поднялась и безответственно вышла из своего гнезда по первому требованию незнакомца.
Вот что значит — хороший эконом в доме, усмехнулся про себя ночной визитер. Всё смазано. Ничего не скрипит, не отваливается и не падает.
Мечта, а не дом…
Едва не зацепившись шестопером за край рамы, незваный гость медленно перелез через подоконник, с удовольствием ощутил под ногами густой ворс ковра, и при скудном свете мелких звезд и криворогого месяца взглядом отыскал во мраке покоев широкую кровать под балдахином с вышитыми золотом винтокрылыми селезнями.
Удовлетворенно кивнув, он вынул из переплетения ремней у пояса шестопер и на цыпочках покрался к изголовью…
* * *
Кошарик служил графу чуть не с самого рождения, и уже сорок пять лет. За сорок пять лет верной службы, можно было подумать, его светлость могла бы вознаградить своего верного прислужника таким пустяком, как назначение на этот вечер в виночерпии, а не засовывать его как какого-нибудь мальчишку в караул в темном холодном переулке с очень подходящим моменту названием Уматный.
Ну что тут охранять?!
Бочки?
Да кому они нужны!
Суслёха и один бы справился!..
Вдвоем-то тут что делать, а?
И за что такая обида служивому человеку от власть предержащих?.. Служишь им, служишь… Как собачонка… А они… М-да-а… Нет в жизни справедливости.
Притопывая по мерзлому булыжнику, похлопывая себя по плечам облаченными в шубенки руками и уныло припевая «Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да»[156], Кошарик ходил вдоль составленных у стены бочонков, то и дело останавливаясь и завистливо разглядывая площадь, где, казалось, происходит сейчас самое главное и приятное событие всей столичной жизни за последние полвека.
Поскорее бы кончились охраняемые запасы — и, может, будет и ему кружечка счастья от его светлости графа Бренделя, станет и ему легко, тепло и светло, как летним утром в выходной…
