Нету в пути драгоценней ноши,
Чем мудрость житейская
Старшая Эдда, Речи Высокого
Жестокий ветер бушевал в тот день, когда Ярви узнал, что он король. Или, по крайней мере, наполовину король.
Гетландцы называли этот ветер ищущим, поскольку он отыскивал любую щель и замочную скважину, завывая и пронося смертный холод Матери Моря в каждый дом, как бы сильно ни горели огни в очагах, как бы тесно ни прижимались люди друг к другу.
Ветер набрасывался на ставни узких окон покоев Матери Гандринг и стучал даже обитой железом дверью. Он насмехался над языками пламени в очаге, а те рассерженно плевались и трещали, отбрасывая когтистые тени от подвешенных засушенных растений и роняя мерцающий свет на корень, который Мать Гандринг держала в своих шишковатых пальцах.
— А этот?
На вид он не сильно отличался от комка земли, но Ярви знал, что это такое.
— Корень черноязык.
— И зачем он может понадобиться министру, мой принц?
— Министр надеется, что он ему не понадобится. Отвар из этого корня на вкус и цвет не отличается от воды, но это самый смертельный яд.
Мать Гандринг отбросила корень.
— Иногда министры должны использовать темные вещи.
— Министры должны искать меньшее зло, — сказал Ярви.
— И выбирать большее благо. Пять из пяти. — Мать Гандринг одобрительно кивнула, и Ярви преисполнился гордостью. Одобрение министра Гетланда не просто заслужить. — А во время испытания загадки будут проще.
— Испытание. — Ярви нервно потер скрюченную ладонь своей больной руки большим пальцем здоровой.
— Ты пройдешь.
— Вы не знаете наверняка.
— Министр всегда сомневается…
— Но всегда выглядит уверенно, — закончил он за нее.
— Вот видишь? Я-то тебя знаю. — Это была правда. Никто не знал Ярви лучше, включая и его семью. Особенно семью. — У меня никогда не было ученика способнее. Ты пройдешь с первого раза.
— И уже не буду принцем Ярви. — От этой мысли он почувствовал лишь облегчение. — У меня не будет ни семьи, ни титула.
— Будешь Братом Ярви, и твоей семьей станет Министерство. — Мать Гандринг улыбнулась, и свет очага осветил морщинки вокруг ее глаз. — Твоими титулами будут растения, книги и тихие слова. Ты будешь помнить, советовать, лечить и говорить правду, знать тайные средства и на всех языках сглаживать путь Отцу Миру. Как пыталась я. Нет более благородной работы, какой бы вздор ни несли накачанные мышцами болваны на тренировочной площадке.
— Трудно игнорировать накачанных мышцами болванов, когда ты сам с ними на тренировочной площадке.
— Хм. — Она плюнула в огонь. — Когда пройдешь испытание, тебе нужно будет ходить туда, лишь чтобы позаботиться о проломленной голове, если представление пойдет слишком жестко. Однажды ты примешь мой посох. — Она кивнула в сторону прислоненной к стене тонкой длинной полоски эльфийского металла, испещренного бороздками. — Однажды ты сядешь около Черного Стула и станешь Отцом Ярви.
— Отец Ярви. — Он поежился на своем стуле от этой мысли. — Во мне мало мудрости. — Он имел в виду, что в нем мало храбрости, но ему не хватало храбрости признать это.
— Мудрости можно научиться, мой принц.
Он поднял левую руку на свет.
— А руки? Этому вы можете научить?
— Возможно у тебя проблемы с рукой, но боги дали тебе более редкие дары.
Он фыркнул.
— Вы имеете в виду мой прекрасный певческий голос?
— Почему бы и нет? И быстрый разум, и сочувствие, и силу. Только ту силу, которая присуща скорее великому министру, чем великому королю. Тебя коснулся Отец Мир, Ярви. Помни всегда: сильных мужчин много, а мудрых мало.
— Вот почему из женщин получаются лучшие министры.
— И чай у них тоже обычно получается лучше. — Гандринг отхлебнула из чашки, что он приносил ей каждое утро, и снова одобрительно кивнула. — Но приготовление чая — еще один из твоих великих талантов.
— В самом деле, геройская работа. Вы будете меньше льстить мне, когда я стану министром?
— Ты получишь столько лести, сколько заслужишь, и пинок под зад все остальное время.
Ярви вздохнул.
— Некоторые вещи не меняются.
— А теперь за историю. — Мать Гандринг достала с полки книгу, и камни на позолоченном корешке блеснули красным и зеленым.
— Сейчас? Я должен встать с Матерью Солнцем, чтобы покормить ваших голубей. Я надеялся перед этим немного поспать…
— Я позволю тебе поспать, когда пройдешь испытание.
— Не позволите.
— Ты прав, не позволю. — Она лизнула палец, перевернула страницы, и древняя бумага захрустела. — Скажи, мой принц, на сколько частей эльфы разбили Бога?
— На четыреста девять. Четыре сотни Малых Богов, шесть Высоких Богов, первые мужчина и женщина и Смерть, которая охраняет Последнюю Дверь. Но разве это не нужнее клирику, нежели министру?
Мать Гандринг цокнула языком.
— Министру нужны все знания, поскольку контролировать можно лишь то, что известно. Назови шестерых Высоких Богов.
— Мать Море и Отец Земля, Мать Солнце и Отец Луна, Мать Война и…
Дверь широко распахнулась, и в комнату ворвался ищущий ветер. Ярви подскочил, и языки пламени подскочили вместе с ним и затанцевали, искаженные в сотнях и сотнях банок и колб на полках. По ступеням, спотыкаясь, поднимался человек, и пучки трав перед ним качались, словно повешенные люди.
Это был дядя Ярви, Одем. Его намокшие от дождя волосы прилипли к лицу, а грудь тяжело вздымалась. Он уставился на Ярви широко раскрытыми глазами и открыл рот, но не произнес ни звука. Не нужен был дар сочувствия, чтобы понять: его гнетут тяжелые вести.
— Что случилось? — хрипло вскрикнул Ярви, и его горло сжалось от страха.
Дядя упал на колени, его руки опустились на грязную солому. Он склонил голову и произнес два слова, медленно и грубо.
— Мой король.
Так Ярви узнал, что его отец и брат мертвы.
Они не выглядели мертвыми.
Лишь очень белыми. Они лежали на холодных плитах в холодной комнате, укрытые саванами до подмышек, и у каждого на груди блестел обнаженный меч. Ярви все ждал, что рот брата искривится во сне, а глаза отца откроются, чтобы взглянуть на него с обычным пренебрежением. Но они не открывались. И уже не откроются.
Смерть отворила им Последнюю Дверь, и оттуда нет возврата.
— Как это произошло? — услышал Ярви голос матери за дверью. Голос был, как всегда, спокойным.
— Предательство, моя королева, — пробормотал дядя Одем.
— Я больше не королева.
— Конечно… Прошу прощения, Лаитлин.
Ярви протянул руку и тихонько дотронулся до плеча отца. Такое холодное. Он раздумывал, когда в последний раз касался отца. Касался ли вообще? Он хорошо помнил, когда в последний раз они перекинулись словами о чем-то важном. Много месяцев назад.
Отец говорил, что мужчина машет косой и топором. Мужчина тянет весло и вяжет узел. А самое главное — мужчина держит щит. Мужчина держит оборону. Мужчина прикрывает напарника. Что за мужчина, который ничего из этого не может?
«Я не просил полруки», — сказал Ярви, со смесью стыда и ярости. Он часто оказывался в бесплодной пустыне между этими чувствами.
«Я не просил полсына».
А теперь король Утрик был мертв, и королевский обруч, поспешно уменьшенный, давил на лоб Ярви. Давил намного сильнее, чем должна давить эта тонкая полоска металла.
— Я спрашивала, как они умерли, — говорила его мать.
— Они отправились говорить о мире с Гром-гил-Гормом.
— С проклятыми ванстерами мира быть не может, — донесся глубокий голос Хурика, который был избранным щитом его матери.
— Им нужно отомстить, — сказала мать.
Дядя попытался успокоить бурю:
— Но сначала, конечно, время горевать. Верховный Король запретил начинать войну, пока…
— Месть! — Ее голос звенел, как бьющееся стекло. — Быстрая, как молния, жаркая, как огонь.
Взгляд Ярви скользнул на труп брата. Когда-то в нем были быстрота и жар. Сильная челюсть, толстая шея, зачатки темной бороды, как у отца. Он был не похож на Ярви, насколько это было возможно. Ярви считал, что брат любил его. Любовью, от которой оставались синяки, и каждое похлопывание оказывалось ударом. Любовью, которой любят того, кто вечно ниже тебя.
— Месть, — прорычал Хурик. — Надо заставить ванстеров заплатить.
— Черт с ними, с ванстерами, — сказала мать. — Надо заставить наших людей служить. Они должны знать, что в их короле есть твердость. Когда они будут счастливы на коленях, пусть хоть Мать Море выйдет из берегов от твоих слез.
