Звук шагов в зале сообщил, что в храм явился ещё один гость — Колл понятия не имели, званый ли. Поэтому даруджиец оторвал взгляд от двух Рат’жрецов, которые стояли на коленях у погребальной камеры, и увидел, как в двери входит фигура в очень просторном балахоне. Несмотря на отсутствие маски, лицо человека казалось до странности неразличимым.
Доспехи звякнули, когда Рыцарь Смерти обернулся к пришедшему.
— К’рул, — проскрежетал он, — мой Повелитель приветствует тебя в своей священной обители.
К’рул? В Даруджистане ведь есть один старый храм с колокольней — К’руловой колокольней. Это кто-то из Старших… Колл чуть повернул голову, перехватил взгляд Мурильо, увидел, как на лице его друга проявляется понимание. Старший бог вошёл в этот храм. Стоит в полудюжине шагов. Храни нас Беру! Ещё один кровожадный ублюдок родом из седого прошлого… К’рул направился к Мхиби. Положив ладонь на рукоять меча, Колл шагнул наперерез Старшему богу. От страха у даруджийца пересохло в горле.
— Стой, — прохрипел он. Сердце бешено колотилось, Колл посмотрел в глаза К’рулу и… ничего в них не увидел. Совсем ничего. — Если ты удумал перерезать ей горло на алтаре, то знай — я тебе это дело не облегчу, Старший ты бог или нет.
На другой стороне погребальной ямы Рат’Тогг ахнул и разинул беззубый рот.
Рыцарь Смерти издал странный звук, который, видимо, заменял ему смех, затем проговорил — чужим голосом:
— Да уж, в смелости смертным не откажешь.
Мурильо поднялся и встал рядом с Коллом, дрожащей рукой сжал рукоять рапиры.
К’рул взглянул на неупокоенного воителя и улыбнулся.
— Это их самый замечательный дар, Худ.
— Возможно. Пока он не толкает их в драку. Затем лучшим ответом на такой дар будет уничтожение.
— Твоим ответом. — Старший бог обратился к Коллу: — Я не желаю вреда Мхиби. Воистину я здесь, чтобы принести ей… спасение.
— Тогда, может, объяснишь, — резко бросил Мурильо, — зачем тут могила?!
— Со временем это станет понятно… надеюсь, что станет. Знайте: кое-что произошло. Далеко на юге. Нечто… неожиданное. Последствия неизвестны — никому из нас. Тем не менее, настало время Мхиби…
— И что именно это означает? — подозрительно осведомился Колл.
— Ныне, — ответил Старший бог, проходя мимо даруджийцев и опускаясь на колени рядом с Мхиби, — она должна войти в настоящее сновидение.
Они исчезли. Пропали из её души, и этот уход — то, что сделал, продолжал делать Итковиан, — погубил, уничтожил всё, чего она надеялась добиться.
Серебряная Лиса похолодела от потрясения, замерла в полной неподвижности.
Внезапное нападение Каллора обнажило ещё одну жестокую истину — т’лан айи покинули её. Эта потеря терзала сердце, точно зазубренный клинок.
Вновь — предательство, бездушная погибель веры. Древняя доля Ночной Стужи. Рваная Снасть и Беллурдан — обоих погубили интриги Тайшренна, слуги Императрицы. И теперь… Скворец. Две воительницы, две моих преданных тени. Убиты.
За рядами коленопреклонённых т’лан имассов ждали неупокоенные к’чейн че’малли. Огромные ящеры не сделали и шага к т’лан имассам — пока. Им только и нужно, что подойти, начать рубить, уничтожать. Мои дети лишились воли к сопротивлению. Им уже всё равно. О, Итковиан, благородный глупец.
И армия смертных…
Она увидела внизу «Серых мечей» — те готовили арканы, метательные копья и щиты, собираясь атаковать к’чейн че’маллей. Солдаты Дуджека гибли внутри города — северный ворота нужно было взять. Серебряная Лиса увидела Остряка, Смертного меча Трейка, тот вёл свой растрёпанный легион на соединение с «Серыми мечами». Она увидела, как офицеры скачут вдоль дрогнувшего строя малазанцев, подбадривая потрясённых, растерянных солдат. Увидела, как Артантос — Тайшренн — готовится открыть свой Путь. Каладан Бруд стоял на коленях подле Корлат, тисте анди окутывало облако Высшего Дэнула. Рядом с Воеводой замер Орфантал — Серебряная Лиса ощутила дракона в его крови, ледяной голод, желание вернуться.
Всё зря. Провидец и его демоны-кондоры… и к’чейн че’малли… всех их перебьют.
У неё не было выбора. Придётся начать. Вопреки отчаянию привести в действие план, задуманный давным-давно. Безо всякой надежды сделать первый шаг.
Серебряная Лиса открыла Путь Телланн.
И исчезла в портале.
Материнская любовь — терпение.
Но я не должна была становиться матерью. Я была не готова. Не готова отдать столько… себя. Своей самости, которую лишь начала постигать.
Мхиби могла отказаться. В самом начале. Могла бы воспротивиться Круппу, воспротивиться Старшему богу, имассу — что ей до этих потерянных душ? Все они — малазанцы. Враги. Жестокие чародеи. У всех на руках — кровь рхиви.
Дети должны быть долгожданным подарком. Физическим воплощением любви между мужчиной и женщиной. И ради такой любви можно пойти на любые жертвы.
Довольно ли того, что ребёнок вышел из моей плоти? Прибыл в этот мир тем же путём, что и все другие дети? Неужели простая боль родов — источник любви? Все остальные так считают. Они принимают узы между матерью и ребёнком как данность, как естественное последствие самого рождения.
Не следовало им этого делать.
Моего ребёнка уж никак не назвать невинным.
Зачатая из жалости, а не по любви; зачатая с чудовищной целью — командовать т’лан имассами, втянуть их в новую войну — предать их.
А теперь Мхиби была в ловушке. Заблудилась во сне слишком необъятном для понимания, сне, где могучие силы сталкивались, требовали, чтобы она сделала… что-то.
Древние боги, звериные духи, мужчина в ловушке боли, в изломанном, изуродованном теле. Рёбра, грудная клетка передо мной — его ли? Того, с кем я говорила давным-давно? Того, кто извивается в материнских объятьях? Мы ведь похожи с ним? Оба оказались заперты в истерзанных телах, обречены скатываться всё глубже в бесконечную пытку боли?
Зверь ждёт меня — мужчина ждёт меня. Мы должны тянуться друг к другу. Коснуться, доказать друг другу, что мы не одиноки.
Это нас ждёт?
Клетка из рёбер — тюрьма, которую нужно разбить снаружи.
Дочь — может, ты и оставила меня. Но этого человека, этого своего брата я не оставлю.
Мхиби сама уже не знала наверняка, но ей показалось, будто она вновь поползла.
Зверь завыл в её сознании, голос был полон животной агонии.
Мхиби освободит его, если сможет. Из жалости. Не из любви.
Да, теперь понимаю… Всё так.
Он примет их всех. Возьмёт на себя их боль. В этом мире, где у него самого отнято всё, где у него нет цели, кроме как бродить, согнувшись под бременем жизней и смертей десятков тысяч смертных душ — он не мог дать им мир, не мог — не желал — просто отбросить их. Он ещё не закончил.
Он примет их всех. Этих т’лан имассов, которые извратили всю мощь Пути Телланн в обряде, пожравшем их души. Обряде, который превратил их — в глазах всех живых — в бездушные трупы, оживлённые лишь целью, которая лежит вне их самих, скованные этой целью — навечно.
Трупы… нет.
Этой истины Итковиан не ждал, к ней он никак не мог быть готов.
Иншарак Улан, который родился третьим у Инала Туума и Сульты Арад из клана Нашар, который стал затем кланом самого Крона, — родился весной года Гнилого Мха под Землёй Медной Руды, и я помню…
Я помню…
Снежный заяц, дрожит, всего полтени до него, вот тянется детская рука — моя. Полоски на белой шёрстке, обещание лета. Дрожит рука, дрожит заяц, оба родились в уходящем снегу. Тянутся. Две жизни встретились — малое-сердце-колотится, медленно-бьётся-голод в груди моей, откликается на тайную музыку мира. Я помню…
Калас Агкор — руки мои обнимают малышку Ялу, младшую сестру, горячую от лихорадки, но жар стал слишком силён, и вот к рассвету она остыла в моих объятиях, точно камень, мать плачет — Яла, как уголёк, потухла, и с того дня в очах матери я стал лишь пеплом того уголька…
Ультан Арлад гонит стадо по снегу, видит космы линялой шерсти, айи идут по бокам, мы голодали в тот год, но держались обычного пути, древнего и привычного…
Карас Ав оседлала сына заклинателя Тала в долине Глубого Мха, под солнцем мы нарушаем древний закон — я нарушаю древний закон, я, супруга Ибинала Чода, сделала мальчика мужчиной прежде, чем завязали узел в его круге…
…в год Сломанного Рога мы нашли волчат…
…мне снилось, будто я выступила против Обряда, будто встала на сторону Оноса Т’лэнна…
…по лицу текут слёзы, мои слёзы…
