Аль-Джунайд прислонился к стене у выхода в боковой зал – оттуда двери в галереи, ведущие в Миртовый двор, просматривались лучше всего.
Наконец показались помощники распорядителя церемоний – двое рослых тюрок в белых халатах с золотым шитьем, кривоногие и безбородые, придерживали у пояса длинные кривые мечи в красных кожаных ножнах. Топая и бесцеремонно раздвигая руками толпу придворных, они прокладывали дорогу нерегилю. Тот шел быстро, не глядя по сторонам, погруженный в какие-то свои мысли. На перекинутой через грудь перевязи висел толайтольский меч в черных ножнах.
Когда белая мубаттана Тарега появилась в нескольких шагах от него, аль-Джунайд прикрыл глаза и отдал мысленный приказ. У противоположной стены поднялись на ноги двое юношей в красно-белых курайшитских куфиях и простых серых халатах. Их можно было принять за кого-то из сопровождавших дородного торговца маслом из квартала аль-Мухаррим – тот сидел у стены на молитвенном коврике и перебирал четки в ожидании вызова к вазиру дворцового дивана. Юноши отделились от толпы купцовых слуг и быстро пошли наперерез нерегилю, ловко лавируя в толпе.
Когда один оказался за спиной Тарега, а другой – чуть впереди, аль-Джунайд приказал снова.
Не изменившись в лице и не медля ни мгновения, молодые люди подняли до локтей рукава, обнажив острые клыки кинжалов. Нерегиль вскинулся, как кобра, – но было уже поздно. Зашедший сзади всадил кинжал в спину – страшным, идущим снизу вверх ударом, вспарывающим легкие и рассекающим ребра. А второй подскочил к заваливающемуся назад Тарегу – и перерезал горло. Кровь хлынула неостановимым потоком, заливая белую одежду и мрамор под ногами. Осевший наземь нерегиль с мгновение попытался упереться руками и поднять голову, но пошатнулся, рука подвернулась, и он плашмя обвалился на пол.
Крик стоял такой, что никто никого не слышал. Со стороны Миртового двора уже грохотала сапогами стража, люди метались, пытаясь протиснуться в боковые залы и наружу, тюрки хлопотали над лежавшим на боку Тарегом – размотав чалмы, они пытались залепить тканью текущие алым раны. Нерегиль еще пытался шевелиться, шаря ладонями, кашляя и сплевывая кровью.
В голосящей кутерьме серые халаты и красно-белые куфии молодых людей затерялись и пропали, и, когда в зал наконец-то вбежали стражники, убийц простыл и след.
Потерянно озираясь и бестолково топчась вокруг скорчившегося тела, солдаты ждали указаний и не понимали, что нужно делать с еще живым нерегилем.
– Пропустите! Дорогу лекарю! Дорогу Яхье ибн Саиду!
Гулямы внутренних дворов нещадно колотили палками, распихивая ошалевших людей, постепенно стягивавшихся в кольцо вокруг растекающегося красным озера.
Пробившись к Тарегу, старый астроном опустился на колени прямо в кровь и тихо приказал:
– Известите эмира верующих. Боюсь, мы не сможем обойтись без его присутствия.
Подхватив нерегиля под руку, Яхья опрокинул того на спину, положив мокрую голову себе на колени. Кивнув ученикам – давайте, мол, заматывайте ему горло и спину, – он быстро оглянулся на Джунайда.
Против всех ожиданий, Тарег оставался в сознании. Он пытался что-то сказать – из залитых красным губ выплескивалась свежая кровь, скрючившиеся пальцы когтили воздух, пытаясь отбиваться от хлопочущих над перевязками учеников Яхьи.
Джунайд подошел ближе. Теперь люди стояли тихо, в ужасе глядя на агонию самийа. Слышались лишь его хрипы и перешептывание учеников астронома. Со стороны Старого дворца послышался топот:
– Дорогу! Дорогу повелителю верующих!
Деревянные двери со стуком распахнулись, и в зал вбежал мальчик в халате ярко-голубого шелка:
– Тарег! Тарег, я здесь!
Топоча туфлями, юный халиф с ходу врезался в толпу:
– Пропустите, да пустите же меня! Тарег! Тарег!
Люди шарахались в стороны, в зал вбежали вооруженные топориками-табарзинами гулямы, и Фахру не пришлось долго работать локтями.
Увидев мокнущее в крови тело, мальчик потерял голос и осекся:
– Тарег…
Смигивая помутневшими, заволоченными болью глазами, нерегиль уже не дергался и лежал неподвижно. Он попытался поднять руку, но сил не хватило.
– Мой повелитель… – мягко сказал Яхья ибн Саид и поймал набухающий слезами взгляд мальчика. – Нам нужно принять решение незамедлительно. Ты помнишь, что я рассказывал тебе о печати, о мой халиф?
Нерегиль вдруг замотал головой, пытаясь дернуть стягивавшую горло повязку, губы искривились, изо рта снова потекло. Ему вцепились в запястья, в щиколотки, пригвоздив руки и ноги к полу, а Яхья крепко обхватил голову:
– Тихо! Тихо! – Морщась от усилий, он снова взглянул на попятившегося Фахра: – Его сможет спасти лишь сон в городе джиннов, о мой халиф! Да что ж такое!.. Держите его!..
– Но он не хочет! – в ужасе глядя на рвущегося Тарега, воскликнул мальчик.
– Потеря крови может превратить его в калеку – с каждым мгновением мы рискуем все больше! – выкрикнул Яхья, еле удерживая за уши и подбородок мотающуюся у него на коленях голову.
– Он говорит, что это не так! – переводя взгляд с хрипящего нерегиля на скривившегося от напряжения Яхью, крикнул Фахр.
– Мы теряем… да держите же его крепче, о сыны греха!.. Мы теряем драгоценное время, о мой повелитель! Поверь мне, о халиф, его и нас сейчас может спасти лишь печать Дауда – клянусь Всевышним! Держите, держите это чудовище, о сыны праха, он же истечет кровью!..
Джунайд раздвинул толпу и встал рядом с дрожащим мальчиком в царственном шелке. Тот в ужасе наблюдал за происходившим у его ног и старался зажать ладонями уши – Тарег орал в его разуме, пытаясь избежать уготованной ему участи.
– У меня послание от Великой госпожи, о повелитель.
На мгновение все стихло – нерегиль замер и задышал часто-часто. Фахр разлепил ладони на ушах и впился в Джунайда заплаканными глазами.
– Она согласна с Яхьей ибн Саидом.
«Лжешь! Лжешь! ЛЖЕШЬ!!!»
Тарег колотился как проклятый, вопя мысленной речью:
«ЛЖЕШЬ!»
– Клянусь Всевышним, я говорю истинную правду.
По обе стороны солнца неожиданно воцарилась полная тишина. Нерегиль затих и уставился на Джунайда широко, как у покойника, раскрытыми глазами.
– Хорошо, – решился Фахр. – Давайте печать.
И заплакал.
Тарег уронил голову, прикрыл глаза и больше не сопротивлялся. В жуткой тишине слышалось лишь его хриплое дыхание и всхлипывания Фахра. Джунайд встал на колени у правого плеча нерегиля – тот не удостоил его даже взглядом.
Яхье подали деревянный полированный ларец. Он бережно приоткрыл крышку и извлек печать. Один из учеников принялся быстро наносить на нее кисточкой чернила хибр, славящиеся своей стойкостью.
– Протрите ему лоб, – тихо приказал Яхья, держа на отлете руку с печатью.
Тарег все так же тяжело дышал, не открывая глаз.
Джунайд вытащил из рукава платок и сдвинул нерегилю со лба налипшие мокрые волосы.
И сказал: Она велела передать, что просит прощения. И что будет ждать на небесах и молить за тебя Всевышнего.
Если самийа и слышал его мысленную речь, то не подал виду. Джунайд обтер платком покрытую испариной белую кожу – и кивнул Яхье.
– Прощай, Тарег, – сказал Фахр и разрыдался в голос.
Старый астроном вздохнул. И вдруг прислушался к чему-то внятному одному ему, медленно кивнул и горько прошептал – видно отвечая на мысленную речь нерегиля:
– Ты прав, Тарег. Воистину я заслужил твое проклятие. Второй раз я отбираю у тебя все, что у тебя есть. Прости меня – и да рассудит нас Всевышний.
И прижал нерегилю ко лбу круглый черный камень. Тело Тарега скорчилось в судороге, лицо исказилось и оскалилось, губы посинели. Яхья крепко держал нерегиля за волосы и не отнимал сигилу ото лба.
Рывки становились все менее сильными и наконец прекратились совсем, с лица ушла гримаса боли, а скрючившиеся пальцы разжались. Свившееся в муке тело ослабло и бессильно свесило голову. Старый астроном осторожно отнял печать и, подхватив Тарега под затылок, уложил тяжелую голову на окровавленные плиты пола. Она тут же завалилась щекой в лужу. Круглый оттиск сигилы жутко чернел над переносицей, губы продолжали горько кривиться.
Над распростертым бессильным телом рыдал мальчик.
Джунайд вздохнул и закрыл лицо руками – его терзало отвращение к самому себе.
– Вразуми нас, о Подающий, – прошептал он.
Ему вдруг захотелось узнать, почему спасение всегда оплачивается такой дорогой ценой – и оставляет после себя отвратительный привкус поражения.
Из рассказов о славных деяниях и хроник:
Не следует, чтобы подручные государю становились начальствующими, ибо от этого порождаются большие непорядки, государь лишается силы и достоинства. В особенности это относится к женщинам, которые являются «людьми покрывала» и у которых нет совершенства разума. Цель их существования – сохранение рода. Чем они родовитее, тем достойнее, чем скромнее, тем более заслуживают похвалы. Если жены и мать государя станут давать приказы, они будут приказывать то, что им подсказывают корыстные люди: ведь они не могут, как мужи, постоянно видеть внешние дела собственными глазами, их приказ основывается на словах передатчиков, которые состоят при их делах, как то: придворные женщины, евнухи, служанки, поэтому, конечно, их приказ противоречит верному. Отсюда родится вред, величие государя испытывает ущерб, люди впадают в страдания, происходит изъян в царстве и вере, имущество людей погибает, вельможи державы подвергаются обидам.
