Ознакомительная версия.
– Умер от цирроза печени, едва разменяв полвека.
– Варягов Виктор, – продолжил я список.
– Умер от алкогольной зависимости, – отчеканил Михаил.
– Волнухин Валентин.
– Пошёл по криминалу. Сделал в зону несколько ходок, По слухам, убит в криминальной разборке.
Я продолжал выкрикивать фамилии, а Михаил – делать комментарии.
О многих друзьях ему было ничего не известно, а о тех, кто окончил свой земной путь, коротко, по-военному отвечал: «Умер, убит, судьба не известна».
На букве «Л» у меня невольно задрожали колени. Я произнёс: «Павел Левитин».
Ответ был короток:
– Пашки больше нет. По слухам, убит на зоне. Хочешь, я расскажу тебе коротенько его историю?
Я протёр очки, дрожь продолжала гулять по телу, а я весь превратился в слух.
И Мишка стал рассказывать. Пашка окончил ремеслуху и пошёл работать на завод слесарем. Года два-три всё было путём, ему повысили разряд, и надумал парень продолжить образование в техникуме, но судьбе-злодейке угоден был другой поворот. В один из летних дней середины шестидесятых годов Павлик шёл из гостей хорошо «подшофе». Кто-то его окликнул, попросил закурить. Тон просителя показался ему невежливым, и он ударил случайного прохожего в лицо, заодно выхватив из рук парня плащ из модной ткани «болонья». Эта хулиганская пьяная выходка не осталась незамеченной. Впаяли Левитину за это «художество» два года зоны усиленного режима. Усвоил юный сиделец уголовные науки довольно прилично, иначе не сел бы на «кичу» ещё дважды. С семидесятых годов его дальнейшая судьба не прослеживается. По слухам, его ножичком прибрали к праотцам в криминальной разборке…
Я с грустью вспомнил ту земельную площадку с очерченными границами заморских владений, лицо маленького Павлика с восторженными глазами, жадно жующего слойку, и стал дальше выкрикивать имена по алфавиту.
– Валентин Петренко, по кличке «Косой».
– Этот жив-здоровёхонек. По возрасту – на пенсии. Раньше был преподом в инженерной академии. Однако, хитрожопым вышел этот мужичок. Вместо прямого стального стержня внутри – гибкая проволока оказалась… Скользкий он по жизни… Кстати, до сих пор живёт в этом доме. Хочешь с ним встретиться? Это дело минутное… Только без меня!
Обычно, когда в уме листаешь страницы из дворового детства, то стараешься о плохом не вспоминать, только добрые эпизоды. С мальчиком Валентином Петренко я никогда не был дружен. Он был завистлив, хитёр, подл и очень жаден, напоминая своим характером коммунара «Ромашку» из романа Каверина «Два капитана». В душе я был согласен с оценкой друга и потому произнёс:
– Нет, Миша, встречаться с этим учёным мужем мне совсем не хочется.
Невольно в памяти возник эпизод из того босоного дворового детства.
…Этот Валька был довольно смышлёным малым. Учился он неплохо, посещал кружок «Умелые руки» и виртуозно владел лобзиком, выпиливая из фанеры разные фигурки людей и зверей. И наряду с этими качествами он был патологически жаден. С ним ребята общались во дворе холодно, а дружбу водить не хотели. Однажды, это было летом, Валька подбил меня на поездку за город побродить на природе. Сестра дала мне свёрток с едой и десять рублей. В то время это были большие деньги, на которые можно было купить аж десять эскимо. На Финляндском вокзале мы подошли к кассе, и я хотел было протянуть кассирше деньги, чтобы купить билеты, Валька схватил меня за рукав куртки:
– Давай гро́ши сюда. Экий ты бесхозяйственный! Поедем «зайцем». Не забывай, что нужно ещё обратно ехать, а вдруг автобусом воспользуемся?
Не буду долго заострять внимание на этом эпизоде. Весь день мы шатались с Валькой по Карельскому перешейку. Измотались прилично за день и вернулись в город голодными и уставшими. Нам повезло. Ни в поезде, ни в пригородном автобусе нам не пришлось платить ни копейки. Видно, нагловатый мой приятель к такой транспортной «халяве» привык.
– Мы с тобой сэкономили шестнадцать рублей, по восемь на брата, – с умным видом выдохнул Валька.
– Твоих – была десятка. Значит, тебе причитается два рубля сдачи. Но ты же не будешь мелочиться.
– Идея ехать «на шару» принадлежит мне. Значит, если моя инициатива принесла успех, то я и банкир. Эти денежки я забираю себе. Всё по-честному…
Я брезгливо поджал губы и промолчал. Бить его уже не было сил. Я поплёлся домой. Больше в обществе этого типа я никогда не находился, а случайно встретившись, иногда только мы махали друг другу рукой…
…С другом мы дошли до конца алфавита. Со щеки невольно соскользнула слеза.
В этот момент, выехав из подворотни, мимо нас вихрем пронёсся пацаненок на велосипеде, обдав нас с Мишкой грязными осенними брызгами из лужи. Мне досталось больше. Приятель стоял чуть поодаль.
«Вот стервец, – подумал я. – Хоть бы извинился для приличия, шалопай».
Я обтёр носовым платком лицо и засмеялся.
– А ведь и мы тоже с тобой, братан, были такими же безбашенными.
Стал накрапывать дождик. Мишка поёжился и поднял воротник куртки.
– Ты знаешь, Миха, хочу тебе сказать!
Я обтёр намокшие глаза носовым платком и, глядя приятелю в глаза, продолжил:
– Я хотел начать писать книгу под названием: «Контора с Петроградской стороны». Получается, что писать не о ком. А жаль.
– Да ты не горюнься, старик. Всё впереди!
Мишка взглянул на осеннее небо, его заволокли чёрные тучи.
– Не нужно писать о нашем поколении. У тебя растёт внук, у меня растет внук. У них тоже будут дети. Вот им и карты в руки. Пусть они подхватят эстафету. Я верю в нынешнюю молодёжь. Она ничем не хуже нас, разве что малость прагматичнее?
Я уверен, им будет о чём рассказать…
Мисюся ворвалась в нашу жизнь стремительно и неожиданно. Как и положенно харизматической личности.
– Здрасьте! Это – я!
Тем не менее, новость оказалась ошеломляющей и обескураживающей. Беременность? Третья?
Ужас, привнесённый этой вестью, поймёт почти каждая бывше-советская женщина… какого периода?
Да любого! – приходит немедленный ответ после мысленного обозрения просторов нашей 70-летней советской действительности.
Призыв к человечеству «Плодитесь и размножайтесь» с 1917-го года воспринимали у нас серьёзно только жители «отдалённых краёв и областей». По святой наивности и за неимением лучшего. То есть – противозачаточных средств. Для тех же, кто это лучшее имел, если помните, один ребёнок был – наследник. Двое – много. Трое – героизм.
Так я стала матерью-героиней. Благодаря Мисюсе.
Правда, к этой мысли ещё надо было приспособиться. С восьмимесячной Полинкой в одной руке и с учебниками для «маминой помощницы», первоклассницы Марьяшки – в другой.
А какие у нас варианты? Аборт? Дохристианское моё жизнепонимание спокойно соглашалось: «Давай». Зародившееся к тому времени чувство совести предостережительно останавливало: «Не убий».
Мучимая сомнениями, выбралась на исповедь к духовнику. Так, мол, и так. Только что родила, восемь месяцев ребёнку. Можно ли аборт?
– Иди, – последовал неожиданный ответ. Благословение меня поразило.
– Можно?!
Насобирав необходимые анализы, отправилась на докторский приём, после которого и должна была быть назначена дерзаемая процедура…
Сижу. Мысли в голове… нет мыслей в голове. Кроме одной: сделаешь – не вернёшь. Никогда. И дурнота – неимоверная. Встала и ушла. Так в нашей жизни появилась Мисюсь.
Тургеневскую Мисюсь – помните? Не ведаю, как у Тургенева, моё же имяобразование оказалось следующим: Вероника – Ника – Мика – Мисюська. Малюсенькая. Малышка.
Малышкой она так для всех и осталась. Даже сейчас. Что поделать? Дочь меньшая. Всем любимица. «Всехняя» принцесса в нашем так неожиданно быстро разросшемся семействе.
Может, имеет смысл довершить здесь историю несделанного аборта. О моём сомнении и размышлениях об аборте Вероника так и не знает до сих пор. И как-то на день матерей (ей было 6–7 лет) получаю поздравление от неё. Сначала обычное: люблю… желаю… А дальше: «Спасибо тебе, что ты дала мне жить, а то я была бы мёртвая сейчас».!!!
Совпадение? Интуитивние знание? Того, кого это не ударило по сердцу так, как меня тогда, ждёт ещё много, много откровений о жизни. Вот вам один из аргументов против аборта: ребёнок во внутриутробном состоянии ЗНАЕТ.
– Ага, о себе начала писать! Может, и я там где-то появлюсь?
– Нет, дорогой, это не о тебе, и даже не обо мне. Это о Мисюсе. Ты там только подразумеваешься.
Но раз уж пришёл, представляю: Дмитрий. В обиходе – Димка. Муж. Единственный.
Заговорила Мисюсь довольно поздно для девочки, в возрасте около полутора лет. Может, стресс, пережитый от страха за свою жизнь во внутриутробном состоянии. Может, нечего было сказать. Рядом носилась неугомонная Полинка, вокруг которой всё, если и не взрывалось, то летело, ссыпалось и крушилось.
Ознакомительная версия.
