Ознакомительная версия.
Робер выскочил из сарайчика, где ночевал, с улыбкой. Оказалось, снаружи холодно. По приречной низине стелился туман, из которого вырастали черные груды повозок и карет. Туман походил сразу на снег и облака, и еще он извивался белыми прядями. Неужели у ночи светлые волосы? Как странно…
– Монсеньор, – в шестнадцатый раз повторил сменивший Жильбера корнет, – тут…
– Уймись, дитя! – цыкнул знакомый голос. – Ну что, господин Проэмперадор? Доложу-ка я тебе, что Октавий жив, ну и мы заодно.
– Иоганн!
– Собственной персоной, – подтвердил заросший, но целехонький Мевен. – Думал лошадьми разжиться, а разжился начальством. Принимай командование, пока мы с Дэвидом друг друга не покусали.
– Дэвид? Где он?!
Оказалось, в трех хорнах ниже по течению Данара, вместе с принцем, королевскими регалиями и полутора сотнями солдат и слуг. От погромщиков река защитила, и она же стала новой угрозой. Из трех найденных во дворцовом хозяйстве барок лишь одна, самая на первый взгляд паршивая, оказалась более или менее в порядке, вторая подтекала, а уж третья, «парадная», – так вообще… Плыть дальше в дырявых лоханках не получалось, чинить лодки никто не умел, пришлось выбираться на берег. В рыбацкой деревушке отыскалось с полудюжины кляч, Мевен отправился на рекогносцировку и вечером налетел на разъезд церковников.
– Вот гляжу на тебя, – признался виконт, – и понимаю, что цел. Приятно, Леворукий побери! И ведь вроде ничего такого с нами не было, плыли себе и плыли, аж стыдно! Разве что под Перекатным пару залпов дали… Защищался там кто-то.
– Блор со своими. Без вас им бы конец, а так вырвались.
– Блор? Надо же!.. Ну и как он?
– Не хуже других, – понял намек Эпинэ. – А вот как Дэвид?
– Пока под седалищем горело, на человека походил, а сейчас опять в гроб лезет. У тебя приличной лошади не найдется? От моего скакуна рыбой прет… Чешуей его кормили, что ли? А Карваль что, правда пропал?
– Правда.
– Найдется. Не может быть, чтоб не нашелся.
Робер тоже так думал. После сегодняшнего сна, после появления Мевена и вестей об Октавии Иноходец не сомневался – худшее позади.
Если бы щука прорыдала всю ночь, она бы выглядела в точности как вдова Арамона, но щуки не рыдают, а с коронованными или вроде того особами встречаются разве что возлежа на тарелках. Луиза сделала положенный реверанс и воззрилась на маркграфиню, сожалея, что рядом нет выходцев. Гаркнули б на ревнивую волчицу, и та убралась бы, если не в обморок, то в церковь. Страхи замаливать.
– Нам будет очень вас не хватать, – заверила волчица, – вас и вашей милой дочери. Знайте, что вы отнюдь не обязаны исполнять прихоти графа Савиньяка. Его власть кончается за пределами Надора, а вас желают видеть при дворе моей матушки, к тому же вам лучше воздержаться от горных дорог. Я доверяю своему врачу, а он настоятельно советует вам покой. Задержитесь до осени, и я охотно возьму вас с собой в Ноймар.
– Ваше величество так добры… – Лишнее «величество» всяко не помешает, но из Агмштадта нужно убираться.
– Вы оказали услугу талигойской короне, – нежно напомнила Урфрида, – за вас просит мой брат. Разумеется, я сделаю для вас все, что в моих силах.
Все, что в твоих силах, ты, милочка, делаешь, чтобы ухватить Савиньяка. Вот так и понимаешь, кто – королева, а кто, причеши ее хорек, урожденная дура, хоть и маркграфиня.
– Я была бы не достойна ваших добрых слов, если б отказалась помочь Проэмперадору, – почти всхлипнула Луиза. – Он, как и добрые подданные вашего величества, очень серьезно относится к гибели Надора. Мы с дочерью – единственные выжившие свидетели, и мы исполним свой долг.
Святая Октавия, ну и завернула! То есть для Герарда в самый раз, но для сорокалетней наседки… «Ха!» – как говорит покойный муженек, хотя долг, как его ни назови, долг и есть. Паруса эти дурацкие Зоины крепить надо, так что о Дворе пришлось бы забыть, даже не косись на Сэль ревнивая коза.
– Ваше величество, мы не можем остаться обе. – Селина! Вот только ее и не хватало… – Если маменьке нужен покой, поеду я. Мама, я все помню… Если его величество Хайнрих спросит про Надор, я расскажу, а вам лучше лечь.
Луиза растерялась, маркграфиня тоже. Отчего-то вспомнились Оллария, обморочная королева и блеющий король. Невинность с хитростью воистину гуляют по одним лужайкам, но Сэль не удержать. Супруга маркграфа это поняла и тотчас утратила интерес к едва не скончавшейся вдовице. Холодно кивнув «милой дочери», хозяйка пожелала гостьям доброго пути. Селина сделала положенный книксен, и – о ужас! – заколотые на скорую руку локоны рассыпались по обтянутым голубеньким батистом плечам. По-королевски рассыпались. Будь это Катарина, Луиза заподозрила бы утонченную месть, но дочка просто оплошала с прической. Травили и за меньшее.
– Сэль, – они возвращались длинными каменными коридорами, и Луиза старалась говорить спокойно, – если Бергмарк не королевство, это еще не значит, что можно нарушать этикет. Маркграфиня к тебе не обращалась.
– Прости, мама, – в незабудковых глазищах светилось честное раскаянье, – но ведь тебе сказали лежать. Доктор…
– Не понимает ни кошки! Сэль, тебе нравится Проэмперадор?
– Очень. – Ни заминки, ни опущенных глаз, ни румянца. Так признаются в любви к варенью. – Он что-нибудь придумает. У него в Олларии мама, он ее не оставит… Ох… Я даже не знаю, как тебе сказать…
– Уж говори как есть. – Святая Октавия, ну что с тобой такой делать?! Только замуж за умницу с большой шпагой.
– Ты не волнуйся… Это не про Герарда и не от… господина Креденьи… Мама, не смотри так! Со мной все хорошо!
– Тогда с чего слезы? – буркнула ничего не понимающая капитанша. Что дочка темнит, было ясно еще вчера, но Луиза грешила на Зою, с которой Сэль и раньше вступала в заговор.
– Я… Давай когда придем. Я кошачьего корня заварю.
– Не нужно. От него спишь на ходу, а нам через час выезжать. Что все-таки стряслось?
– Я рассказала Проэмперадору про Циллу. Я говорила, что лучше бы ты сама. Он все равно к тебе приходил…
– Мне надо было лежать.
– Значит, доктор прав? Тебе нельзя ехать! Давай я! Савиньяк – очень добрый человек… как ее величество, только мужчина… И очень хорошо к нам относится.
– Проэмперадор – человек в самом деле хороший, – подбросила поленце на пробу Луиза. – Жаль, несладко ему сейчас: и война, и мать в Олларии.
С войной черноокий красавец как-нибудь да совладает, а вот с четырьмя бабами, одна из которых мертвая, причем с Зоей проще всего…
– Мама, тебе лучше остаться.
– Не говори глупостей. Ты мне что-то хотела рассказать.
– Ее… величество… Граф Литенкетте… Он…
Еще один красивый граф, но этот-то каким боком?
– Нет, это не мне кошачий корень нужен, а тебе! Давай отложим до вечера. На привале…
– Ее величество убили, – прошептала Селина. – Ричард… Кинжалом. Он его всегда с собой носил…
– Святая Октавия! – Луиза уставилась на дочь, не веря собственным ушам. – Катарина же умерла родами…
– Так объявили, чтоб не стало… как в Октавианскую ночь, а на самом деле это Ричард. Помнишь, Литенкетте писал, что ничего не случилось бы, если б мы не уехали? Мы думали, он это так… с горя… Ведь ты не доктор, что бы ты могла?
– Люди часто после беды думают, что могло быть иначе.
– Мама, но ведь могло! Ты бы заметила, что Дженнифер сняла с колокольчика язычок. Все вышло из-за нее.
– Это тебе Савиньяк рассказал?
– Да, – подтвердила Селина. – Ричард еще и Розалин убил… Чтобы не позвала на помощь, а сам сбежал. Маршал думает, что в Гаунау, а их король будет нас спрашивать про Надор и про Зою. Мама, ты как хочешь, а я ему скажу, что… что нельзя укрывать убийцу.
– Нельзя, – согласилась Луиза, с оторопью глядя на больше не льющую слезы дочь, – только, уверяю тебя, Савиньяк скажет, что нужно, сам. И все равно как-то не верится… Ричард – кукушонок, а не волк. Он ведь даже Айри пальцем не тронул.
– Это он. – Сэль сама сейчас походила на Катарину, когда та говорила про Колиньяров. – Ричард пытался отравить Монсеньора! Мама, он мог, и Айри это знала…
Люди радовались. Потерявшие почти всё бедняги с умилением смотрели на пышущую здоровьем кормилицу, прижимавшую к груди августейший сверток. Робер угадал – беженцы, как и сам он, в появлении Октавия видели добрый знак. Непривычно умиротворенный Проэмперадор узнавал и показывал молчащему Дэвиду «знакомых» – парня с дайтами, раздающего внукам затрещины Лысого Клода, еще более лысого аптекаря, подобравшего чужую девчушку старого кавалериста, старуху с цветком в горшке…
– Хорошо-то как, монсеньор, – сказал ставший кем-то вроде старейшины трактирщик Боннэ. – С принцем нас примут.
Робер кивнул, он тоже так думал, хотя ответа от Валмона раньше, чем на десятый день, ждать не приходилось. И то если у Кольца знают, где сейчас Проэмперадор Юга, и если того не занесло куда-нибудь в Приморскую Эпинэ.
Ознакомительная версия.
