девушка определённо ему нравилась. Едва только появилась, а капитан уже полностью деморализован, все военные стоят по струнке, и даже Павел утратил свой командный тон.
Впрочем, Павел взял себя в руки.
— Капитан, если у вас больше нет сомнений в том, кто я, требую пропустить нас всех на станцию немедленно. А вы, Мария…
— Григорьевна, могли бы уже запомнить, — фыркнула Мария.
— Мария Григорьевна, ведите нас с Руфимову и объясните, где Васильев и что происходит с работами на станции.
— В своём кабинете ваш Васильев. Как эти… палить начали, так он и струсил. Сидит, трясётся, как осиновый лист. Пойдемте скорее. Пропустите, чего стоите?
Сержант Мадянов, к которому обратилась Мария, нерешительно покосился на капитана. Тот поморщился, как от зубной боли, и махнул рукой.
— Пусть проходят. Только эти четверо и полковник. Остальные пусть тут пока.
И он показал на солдат Долинина.
— Быстрее, ну, что же вы? Столбом не стойте! — тут же распорядилась Мария и насмешливо посмотрела на Павла. — Или вы боитесь, Павел Григорьевич, без охраны к нам соваться? У нас тут, знаете ли, стреляют.
— Чёрт знает что такое. Откуда тут она такая, на мою голову, — пробормотал себе под нос Павел, так, что его расслышал только Борис, стоявший совсем рядом. Но тут же расправил плечи и перехватил инициативу. — Володя, оставь ребят своих пока тут. Анна, Катя, пойдёмте за мной к Руфимову, Боря — ты знаешь, что делать.
Павел поймал взгляд Литвинова, указал ему на капитана и быстро проследовал за этой странной девушкой. Борис с удовольствием проводил взглядом её ладную фигурку в белом халате и подошёл к капитану, который после ухода Марии Григорьевны явно выдохнул с облегчением.
— Капитан, — обратился к нему Борис, подзывая взглядом полковника Долинина, замешкавшего на входе и раздававшего указания своим людям, оставшимся снаружи. — У нас есть к вам разговор. Уделите, пожалуйста, нам с Владимиром Ивановичем несколько минут. Есть тут у вас где поговорить?
— Есть, конечно, — Алёхин всё ещё пребывал в растерянности и даже отёр ладонью проступившую испарину на лбу. Эта язва явно тут всех держала в чёрном теле — вот Павлу повезло так повезло. Борису вдруг стало весело.
— Что достала вас эта Мария? — подмигнул он капитану, пытаясь сбросить и своё напряжение и одновременно установить человеческий контакт с капитаном.
— Да сил нет как, — пожаловался Алёхин. — Она тут всех достала. А они, ну эти, кто на станции, её ещё Марусей зовут. Представляете? А какая она нафиг Маруся? Это чёрт в юбке какой-то.
Долинин при этих словах капитана расхохотался, раскатисто, от души, да и сам капитан заулыбался, прогоняя открытой, мальчишечьей улыбкой повисшее в воздухе недоверие.
«Хорошая у капитана улыбка, — отметил про себя Борис. — Договоримся».
— Пойдёмте тогда на командный пост. Там всё и обсудим, — Алёхин махнул рукой и повернулся к Литвинову. — А к вам как обращаться?
— Моя фамилия — Литвинов, зовут Борис Андреевич, — Борис проговорил это медленно, считывая реакцию Алёхина. По лицу того пробежала тень сомнения и удивления, но Борис видел, ему уже удалось нащупать человеческие эмоции и чувства в капитане, протянуть пока ещё тонкую ниточку между ними, которая со временем непременно должна окрепнуть. — Вижу, что слышали. Так что? Куда идти, капитан Алёхин?
Алёхин взглянул на Долинина, потом снова на Бориса. Не сразу, но принял решение.
— Ко мне, на пост, — сказал просто и тут же, обернувшись к сержанту и накинув на себя строгий вид, произнёс почти скороговоркой. — Мадянов! Следить в оба. Докладывать мне каждые десять минут, понятно?
И снова что-то мальчишечье проскользнуло в его голосе, и Борис, не сдержавшись, улыбнулся. Пусть Павел спокойно разруливает свои инженерные дела. А с этим парнем он, Борис, точно сумеет договориться.
Глава 3. Ставицкий
— Никого, всё чисто, — отрапортовал военный, командир небольшого отряда.
Отряд выделил Рябинин, назвав этих ребят самими лучшими, и они такими и были — молчаливые, суровые, точно выполнявшие все его приказания, хоть тут Юра не подкачал.
— Похоже, здесь никого нет. Что дальше?
Ставицкий ещё раз огляделся. Он ожидал увидеть в больнице на пятьдесят четвёртом, что угодно: и толпы снующего медперсонала, и даже вооруженный отряд, охраняющий окопавшегося Савельева, но только не это — разруху и пустоту. Здесь явно шёл ремонт. Об этом говорил и разбросанный тут и там строительный мусор, и недоделанные стены, и запах свежей побелки и краски, который ни с чем невозможно было спутать. И что самое удивительное: не было ни души, как будто кто-то вымел подчистую не только рабочих ремонтной бригады, но заодно и весь персонал больницы.
Конечно, верхом глупости было вот так, без подготовки, без предварительного сбора информации соваться сюда, но время поджимало. Чудом воскресший Савельев должен быть засунут обратно в преисподнюю, туда, где ему самое место, и засунут как можно скорее. Любой ценой.
— Так что дальше? — повторил военный.
Выйдя из лифта, четверо бойцов тут же бегло осмотрели близлежащие коридоры и помещения, пока Сергей стоял и удивлённо взирал на разруху и пустоту, и никого не найдя, теперь ждали дальнейших распоряжений.
Ставицкий молчал. Он привык обдумывать каждый свой шаг, взвешивать «за» и «против», и любая необходимость действовать спонтанно, быстро соображая и мгновенно на всё реагируя, выбивала его из колеи. Всё же спонтанность — не его конек, и когда Сергей оказывался в ситуации, которая требовала от него принятия мгновенных решений, он часто ошибался. Вот и сейчас он был вынужден признать, что совершил ошибку. Стоило вызнать побольше, ещё находясь на тридцать четвёртом, когда дочка Савельева приняла его за своего избавителя. Когда она ему ещё доверяла. Тогда. Не сейчас.
Он коротко глянул на Нику и досадливо поморщился. Девчонка висела на руках одного из военных его отряда безвольной куклой. Какое-то время, пока её тащили по тридцать четвёртому до скоростного лифта, и в самом лифте она билась, трепыхалась, пыталась вырваться. А потом у неё словно кончился завод — она поникла и не подавала никаких признаков жизни.
Сейчас задним умом Ставицкий понимал, что надо было чуть схитрить, пообещать этой маленькой,
