Я пытаюсь улыбнуться.
— Могли бы у меня спросить. СИ никогда не выкупает своих сотрудников. Вы…
Язык мой не поворачивается произнести это слово.
— …ликвидируете меня?
Могла бы и не спрашивать. У Ланковича на лице и так все написано.
— А как же море и яхта? — грустно бормочу я.
— А ты верила?
Остается лишь вздохнуть.
— Зато мы сняли с тебя браслеты, — бодро говорит он, — они сломались.
Но меня это как-то не радует.
— Спасибо, — отвечаю, — но сломались-то они на мне.
Меня интересует еще одна вещь.
— Когда? — спрашиваю я, имея в виду свою безвременную кончину.
— Не знаю, ждем Босса.
— У вас же демократия? Зачем вам Босс? Решите все голосованием. Белые камушки, черные камушки…
Ланкович пожимает плечами.
— Ты вообще кто здесь? Его зам?
— Ну… — Ланкович замялся.
— Приведи Татьяну ко мне. Они не должны быть против. Это — бесполезный для вас человек, а я хоть поговорю. Перед… ликвидацией. Пожалуйста!
Он обещает помочь. Позднее ко мне в камеру бочком входит Татьяна Ротова. Выглядит она еще хуже. Бледная, худая, неряшливо одетая. Раньше она такой не была. Ценила жизнь. Я вскользь прощупываю ее эмоции и не вижу ничего, кроме страха и безнадежности. Это хорошо.
— Женщине нет места в их мире, — говорю я патетично, — среди демократии выживает лишь сильнейший.
Она начинает плакать. "Настройся на меня" — прошу я взглядом, и она слушается. Я шлю в ее мозг картину за картиной: падение, прощение, цель. Она смотрит непонимающе. Шлю снова: помощь, цель, прощение.
— Но что? — все еще не понимает она.
Тогда я последним усилием воли рисую ей мысленно изображение стрелы, уходящей вертикально в небо.
— Экстренное завершение, — шепчет она.
Правильное слово: завершение. Я настолько устала, что могу лишь прикрыть глаза веками. Она думает над моим предложением, нервно теребит подол собственной юбки. Она сомневается. Но нет. Татьяна поднимает на меня взгляд, и я впервые вижу в нем решимость. Она согласна.
— Я начну, — говорю, — а ты пойдешь к себе и достроишь все сама.
Я показываю взглядом, чтобы она дотронулась рукой до моей ладони, и почти сразу врываюсь в ее мозг. Я делаю все так, как на последней стадии с Ланковичем, только быстрее, небрежнее, жестче. Я не успела удалить лишние воспоминания из ее головы, и они могут впоследствии стать причиной отравления. А могут и не стать. Все же первые ступени актуализации Татьяна когда-то прошла. Должна выжить. Должна.
Татьяна поднимается и, жестко держа спину и неуверенно ступая, уходит. Я слышу, как щелкает замок в двери. Развлечение. Когда снова приходит Ланкович, я едва могу говорить.
— Принеси мне сахару, — прошу я слабым голосом, — сделай одолжение, и можешь забрать мой кофе.
— Майя, — он подозрительно вглядывается в мое лицо, но что он там может увидеть?
— Майя, что ты натворила?
— Сахар, неси сахар. Или все, вашего шефа я не дождусь.
Но он не торопится. Он смотрит почему-то на дверь. Поворачивается ко мне, и на лице его понимание.
— Ох, и сучка же ты, — говорит он с укоризной.
Я криво улыбаюсь.
Сегодня последний день моей жизни. Это мне совершенно определенно дает понять Ланкович. Шеф так и не приехал, но его указания на мой счет однозначны: ликвидация, хотя обоснование он выдвинул довольно-таки неординарное.
"Ведьмам нет места в новом обществе" — сказал он по телефону.
Ланкович передает это мне.
— Какая же я ведьма? — удивляюсь, — я совсем наоборот. Я ведьм этих самых ловлю и в клинику сдаю.
— Но согласись! — возражает зачем-то Ланкович, — ты ненормальная.
— Уж кто бы говорил! — возмущаюсь я, — Да, я ненормальная. Но я просто ненормально остро чувствующий человек!
— Остро чувствующий и жестко транслирующий.
— Ну да!
Я раздражаюсь, а потом вдруг становится грустно. Ведь приговорили, сволочи! Я им, понимаете ли, Мастера сделала, а они меня в расход.
— И что Вы со мной делать собираетесь?
— Шеф сказал, что это будет для тебя приятным сюрпризом. Он намерен выполнить одно твое обещание.
Оч-чень интересно. Не помню, что это он такое мне наобещал со смертельным исходом.
— Только меня там не будет, — продолжает Дмитрий, — Босс сказал, ты против.
Этого еще не хватало!
— Дима, Дима, Дима!!! — верещу я испуганно, — пожалуйста, ради Бога, не бросай меня в такой момент. Я хочу, хочу, чтобы ты был рядом!
Он ехидно улыбается и взъерошивает мои волосы.
— Хорошо, я позабочусь, чтобы тебе не было больно.
И оставляет меня одну. В темноте. Заботливый ты наш.
Мне страшно и я пытаюсь, как это обычно пишут в книгах, прокрутить в памяти всю свою жизнь и в грехах покаяться. Грехов-то полно, хотя… Я как-то затрудняюсь в определении этого понятия, постепенно ухожу от темы и удаляюсь мысленно в какие-то метафизические дебри. Ну что за человек! Я собой недовольна, но не до такой же степени, чтобы принять смерть со смирением.
В моей камере зажигается яркий свет. Меня отстегивают от кровати, но наручники не снимают. Несмотря на вялое мое сопротивление, надевают мне на голову все тот же уже успевший надоесть мешок. Он пахнет сыростью. Какая гадость!
Меня выводят из здания — я это чувствую, потому что свежий ароматный воздух проникает даже сквозь плотную ткань. Садят в машину и везут довольно-таки долго куда-то. В машине кроме меня еще четыре человека, но Ланковича среди них нет. Начинаю волноваться.
Когда меня извлекают из машины, я слышу шум волн и чувствую потрясающую энергетику Океана. Мгновенно вспоминаю, что именно обещал мне Босс: море, яхту и никаких Ланковичей под боком, потому что он противный. Противный… Отдайте мне моего Ланковича! Я растеряна. Мне помогают подняться на борт судна. Судя по тому, как оно раскачивается, размеры его невелики. Судорожно ищу знакомый эмоциональный отпечаток, но его нет. Ну пожалуйста, пожалуйста! И тут чувствую, что пол резко качнулся — кто-то прыгнул на борт. Слышу знакомый голос и чувствую облегчение невероятное — Ланкович. Ага, кто-то еще выходит из каюты. Это Татьяна.
Катер отходит от берега.
Меня усаживают на что-то. Холодно, на руки, скованные за спиной, падают брызги. Чьи-то лапы беззастенчиво щупают мои ноги и обвязывают их веревкой. Рядом громыхает нечто металлическое, тяжелое. Догадываюсь, что сейчас к моим ногам привяжут это нечто и вместе с ним выкинут за борт. Перспектива не радует, но что поделать. Шаг за борт, и прощай, Майя Дровник, инквизитор недоделанный. Покрываюсь холодным потом и дрожу в ужасе.
