Слышу хриплый голос, зачитывающий мой приговор. Звук проникает сквозь плотную ткань плохо, да еще и ветер уносит отдельные слова.
— …Дровник…инквизиции…за преступления против прав… приговаривается… казни через утопление. Приговор…немедленно.
Про утопление я как раз слышу хорошо. Плавать-то я умею, но не с якорем же на ногах! С трудом встаю и ору, что есть силы:
— Ланкович!
И он тут же настраивается на меня. Татьяна, я чувствую это, давно уже на моей волне. Мы образуем треугольник, усиливаем взаимное проникновение и входим в резонанс. Все, больше делать ничего не нужно: все эмоциональные излучения, исходящие сейчас от нас, смертельны для любой высокоорганизованной психики в радиусе 18 метров. Я слышу вопли, полные боли, я чувствую мощь своих учеников, и я восхищена ими. Они держат, держат оборону. Еще две минуты, и кроме нас на этом судне никого не останется. Даже крысы, и те повыпрыгивают в ужасе. Двадцать, десять, пять секунд. Все, разъединяемся.
— Дима, — говорю, — если ты больше не собираешься меня топить, сними с моего лица эту гадость, пожалуйста.
Он стягивает мешок. Я вижу его улыбающуюся физиономию. Ланкович достает из кармана кусочек шоколада в фольге, разворачивает его и подносит к моему рту. Я благодарно принимаю подарок, хотя сегодня он мне и без надобности. За спиной Ланковича — море. Оно — серо-зеленое, с белыми барашками на резких невысоких волнах. Мои губы становятся солеными, я их облизываю и чувствую вкус морской воды. Перевожу взгляд на палубу. У моих ног лежит труп в морской униформе. Чуть поодаль — еще трое в каких-то странных одеяниях, напоминающих форму судейского корпуса Империи. У входа в каюту в картинной позе расположилась Татьяна. Глаза ее закрыты. Быстро прощупываю ее эмоциональность — жива, но состояние нестабильно — нужно в клинику.
Гляжу в сияющую совершенно дурацким образом физиономию Ланковича и интересуюсь:
— Я, конечно, можно сказать, к наручникам уже привыкла, и якорь этот у моих ног очень мил, но кто, извините, судно поведет? Капитан-то он тоже того.
Ну, и Дмитрий меня освобождает. У него сухие теплые руки и ласковый взгляд.
Не думала я, что скромный преподаватель университета умеет водить катер. Но я была не права. Прибываем на базу СИ. Она тут, неподалеку. Говорю пароль, докладываю начальству о ходе операции, Ланкович указывает местонахождение центра ПОПЧ, в котором меня держали, Татьяна отправляется в клинику СИ, здесь же на базе. И вот мы обогреты, умыты, накормлены, ждем инструкций. Операция для нас успешно завершена.
Что было дальше? Меня, как и обещали, повысили в должности и перевели в другой округ. Сейчас я не следователь, а советник, и занимаюсь сугубо аналитической работой. Иногда я вспоминаю Ланковича и жалею, что никогда его не увижу. Хороший, цельный парень, и не его вина в предательстве идеалов ПОПЧ. Объяснить это можно просто.
Я — Мастер Идеи. Они даже не спрашивали меня о специализации, потому что, вероятно, считали это неважным. Главным для них было — получить Мастера психокоррекции — бойца, способного действовать изнутри, прокрадываться в мозг жертвы и контролировать ее эмоцию.
Я — носитель Идеи нашей Империи. Во мне, как в гене, записана вся ее структура, все принципы ее функционирования. Идея в моем случае, — это своего рода программа, заставляющая Мастера действовать в определенных рамках. Соответственно, все, что я делаю, пропитано духом этой Идеи. Лично от меня это не зависит. Хотела я того, или нет, но и Ланковича я актуализировала так же. При этом не имеет значения то, что я говорила или делала во время и после актуализации. Все мои разговоры об Империи и демократии велись чисто для моего удовольствия. Мастером Идеи Ланкович стал потому, что я была его Учителем. Идеалы, которых он придерживался ранее, стали глубоко чуждыми для него; Идея вытеснила все лишние мысли. Благо Империи превыше всего.
А, кроме того, Вы знаете, почему Мастера не женятся и не выходят замуж? Есть две причины для этого. Во-первых, Мастерам, по крайней мере, работающим, разрешается влюбляться, да и как можно это запретить? Но под страхом чистки Мастерам запрещено жить вместе с предметами своей страсти. От этого резко ухудшается работа Мастера — появляются затруднения со вхождением в контакт. Кроме того, живущий с Мастером человек быстро становится эмоционально нестабильным, проще говоря, со временем сходит с ума. А у нас в Империи людей берегут, особенно, от таких вредителей, как мы.
А еще, как это ни печально, Мастер каждый раз влюбляется в своего Учителя. И чем быстрее и резче проведена актуализация, тем болезненнее и ярче это чувство. Вы думаете, почему те полтора десятка Мастеров пошли против танков, не надеясь на успех? Их послали Учителя. Те самые люди, которые изуродовали (кроме как уродством экстренную актуализацию я назвать не могу) их психику, и послали их на смерть и безумие.
Это — большая трагедия Мастеров. Каждый из них безнадежно любит своего Учителя, каждого из них безнадежно любит Ученик. Мастер еще может не подчиниться своему Учителю, если считает, что тот не прав (экстренников это не касается — они своему Мастеру отказать не в состоянии), но Мастер, поставленный перед необходимостью навредить Учителю, кончает с собой.
Учитель и выученный им Мастер редко встречаются. Сила их действия намного превышает просто сложенные суммы их сил. Их психика входит в резонанс, как мы это и проделали на корабле, и последствия могут быть совершенно непредсказуемыми. Чем выше уровень Мастеров — тем сокрушительнее резонанс.
ПОПЧ едва ли об этом знала. Мастера данный факт стыдливо умалчивают. Об этом знал Андрей, но лишь потому, что я сама об этом ему рассказала, когда он предложил мне свой план.
— Представь Майя, — сказал он мне где-то за месяц до моего похищения, — мне сейчас взятку предложили.
Он плюхается в кресло и пытается закинуть фуражку на шкаф. Не попадает, естественно, и она пикирует в корзину для бумаг. Корзина опрокидывается, весь хлам на полу.
— Ну и что? — без особого интереса говорю я. Я очень занята, от бумаг глаз не оторвать. А тут еще приходят всякие и мусорят.
— Нет, ты послушай! — возмущается Андрей. Мы его на взятке ловили, и мне же взятку и предлагает. Ужас какой-то!
— Кто он-то?
— Да Лыськин!
Я, наконец, поднимаю взгляд.
— Рашид Лыськин?
— Ну да!
— Это у тебя такая своеобразная манера докладывать о том, что вы взяли Лыськина? — интересуюсь я.
— Ага! — беззаботно отвечает Андрей, — чаем не угостишь?
— Не, ну ты вообще охамел! — начинаю возмущаться я, — Ни дисциплины, ни уважения к старшим по должности! Чайник на окне. Я тоже буду. А что предлагает?
