нельзя… не то что жизнь молодой госпожи! Я ее погублю, погублю все, что вы создавали, все, чего добились! Двухсотлетняя… Ай! Ай!
В какой-то момент ему пришлось остановиться из-за У Чана, которому надоело поведение товарища. Наставник с горы Хэншань старался воспитывать в наследнике клана У трезвый, ничем не отравленный ум: что бы ни случалось, он просил собирать все мысли в кучу и уже после как следует разбираться, какие из них верные, а какие – навязаны мимолетной эмоцией. Вот только данное учение местами не срабатывало с характером, как у его воспитанника, – упертым и горячим. Но сейчас как раз пришлось: чтобы остудить пыл товарища, У Чан со всей силы схватил его за ухо и ущипнул.
– Ай… Ай! – теперь Мэн Чао со слезами на глазах думал лишь о возникшей боли.
Он во многом отличался от У Чана. Не так-то просто сразу представить ситуацию, в которой Мэн Чао впадает в неконтролируемую панику или агрессию. Поэтому, только увидев, как он ругает себя на чем свет стоит, У Чан принялся действовать. Все еще не отпуская уха товарища, он сказал:
– Возьми себя в руки, в конце концов! Ты не бессмертный небожитель и даже не его последователь, да что уж там – даже боги не в силах все контролировать! Как ты, будучи смертным, мог подобное предвидеть? Еще начни себя винить в гибели господина и госпожи Луань! – У Чан притянул его за ухо поближе и увидел виноватый взгляд. – Ты… ты и в этом себя винишь?
Как удачно подоспел Ба Циншан: он вышел из чайной, подарив Мэн Чао возможность увильнуть от ответа. Наследный южанин вздохнул полной грудью и, выругавшись, плюнул: «Фу!»
У Чан уточнил:
– Что-то не так?
– Моя одежда… Она вся насквозь провоняла! Я впервые не рад, что она пахнет не цветами и мылом. – Он схватился вновь за живот и провыл: – Прошу, давайте отложим все нерешенные вопросы и вернемся – мне срочно нужно смыть с себя этот трупный смрад!
У Чан снова взглянул на Мэн Чао и удивился. По правде говоря, он думал, что тот продолжит вопить, какой он беспечный и никчемный служитель клана Луань, но оказалось, что тому хватило небольшой трепки, чтобы прийти в чувство.
Мэн Чао произнес уже более спокойно и сдержанно:
– Думаю, здесь больше не с чем разбираться, все ясно…
Ба Циншан добавил:
– Если я все правильно понял, то уже на рассвете пройдет церемония принятия власти наследницей. Довольно неуместно, если от советника молодой правительницы во время процессии будет разить мертвечиной. Поэтому советую вам сделать то же… и… вам, господин У. – Он все еще боролся с неприятным ощущением в животе. – От нас троих несет так, что мне кажется, как только мы вернемся, все поместье разбежится на окраины столицы.
С его предложением невозможно было поспорить. А зайдя в ворота поместья, они убедились в этом сами: служащие правящего дома сторонились юношей, как можно дальше. Ба Циншан не выдержал непонимающих взглядов прохожих, извинился перед остальными и пропал в западном крыле поместья. У Чан поспешил за ним, но вдруг услышал:
– Кхм, У Чан, не пройдешь со мной? Мне нужно тебе кое-что показать.
Мысленно уже нежившийся в теплой воде У Чан уточнил:
– Что именно ты хочешь мне показать?
– Мне хочется быть честным с тобой, Чан-Чан! К чему эти лишние вопросы? – вздохнул Мэн Чао. – Мы быстро с тобой поладили, а раз так, я должен быть с тобой открытым. Пройдем, и увидишь.
Спустя какое-то время Мэн Чао привел его к своим покоям. Думая, сколько потрясений свалилось только на одну его голову, размышлять о чем-то серьезном у У Чана просто не осталось сил, потому, зная, что Мэн Чао далеко не испорченный человек, он в шутку произнес:
– Надеюсь, после того как ты мне это покажешь, ты не попросишь меня еще пройти с тобой в купальню и потереть тебе спинку…
Только сказав это вслух, У Чан понял, как глупо и нетактично пошутил – словно кто-то за язык дернул, но Мэн Чао был в таком же потрясенном состоянии, поэтому, услышав его слова, он нервно усмехнулся и зашел в комнату.
Помещение за дверьми не походило на покои будущего небожителя: все выглядело сдержанно и аскетично, будто бы в монастыре. Не было картин, ваз, статуэток, ковров или шелков. Из мебели – лишь кровать, письменный стол да пара книжных шкафов. Покои ни капли не соответствовали положению Мэн Чао, а уж тем более положению советника молодой госпожи. Зато в них чувствовался характер хозяина. Взглянув по сторонам, можно без сомнений предположить: «Этот господин – педант!» И то была истина: все блестело от чистоты; предметы на столе находились на одинаковом расстоянии друг от друга, аккуратно разложены – кисть к кисти, книга к книге; бережно скрученные в трубочку длинные письмена торчали из специального сосуда у стола, который также стоял на идеальном расстоянии, чтобы было удобно дотянуться или ненароком не задеть, когда проходишь мимо; тома на полках расставлены согласно разным эпохам; на стене висела запись «Сердце наполняется теплом утренней зари – тело жизненной энергией. Мы следуем естественному порядку дня. Когда мир погружается в тихий сон, наступает покой ночной энергии» – по-видимому, Мэн Чао настолько следил за распорядком дня и ночи, что даже повесил наставление своего учителя прямо напротив кровати, на которой, кстати, не было видно ни единой складки. Такое чувство, что здесь обитает один из местных генералов, а не юноша пятнадцати-шестнадцати лет, приближенный к правящему клану. От увиденного У Чану стало неловко тут находиться. Наверняка у Мэн Чао была бы похожая реакция, если бы он посетил покои наследника северного дома У: вещи того не то что не знали своего места, они, как песчинки в пустыне, все время мигрировали из одного угла в другой.
Мэн Чао прикрыл дверь и, пройдя к деревянной стойке, на которой висели подготовленные церемониальные одеяния, фыркнул:
– Ты ущипнул меня за ухо, и теперь оно неистово горит! Можно было и помягче… Кто вообще сказал тебе, что можно так с людьми обращаться?
Разглядывая одну из полок книжного шкафа, У Чан пробормотал: «Учитель…»
– Твой наставник? Я-то думал, он самый добрый из добрых… Да даже мой старик подобным образом меня не наказывал.
У Чан подумал: «Разве можно считать это наказанием? Всего-то потрепал тебя за ухо…» Он уже намеревался развеять неправильно сложившееся мнение приятеля, добавив: «Мой учитель никогда меня не наказывал!» – но вместо этого замер на месте с открытым ртом, разглядывая полуголый силуэт в паре шагов от него.
Справившись с замешательством, У Чан притронулся ладонью ко лбу и холодно произнес:
– Ты что удумал? – чем сильно позабавил Мэн Чао. Последний рассмеялся, поставил рядом со столом стул и, усевшись на него, сложил руки на груди.
– Показываю. Мы же для этого сюда пришли!
– И чем ты меня решил удивить? – склонил голову У Чан. – Своим обнаженным торсом? Если ты вдруг забыл, я мужчина такого же возраста, как и ты. Так что это можно было и не показывать!
Мэн Чао саркастично фыркнул, хлопнул глазами, а после, положив правую руку на стол, озвучил:
– Смотри на руку, а не на мое восхитительное и рельефное тело!
Он перевел взгляд на свою кисть, слегка напряг ее, и в считаные секунды все вены, тянущиеся от запястья до шеи, принялись алеть. Как только странный витиеватый рисунок проступил через кожу, Мэн Чао разжал кулак и спросил:
– Видишь?
Подобное невозможно было не увидеть! Под белой кожей заалевшие нити выглядели как разгоряченный металл, который тут же почему-то начал остывать. У Чан шагнул ближе, и не успел он в полной мере удивиться странному фокусу, как опешил: рисунок растворился на бледно-розовой руке Мэн Чао.
– Ч-что это?
Мэн Чао напряг кисть, заставляя красные нити показаться вновь:
– Проклятие дома Мэн.
– Проклятие? Я не слышал ни о чем подобном…
– Я вот тоже не знал, что людей можно за уши хватать, – ответил Мэн Чао и взглянул на приятеля.
У Чан закатил глаза:
– Будешь умничать – повторю!
Только еще недавно воспрявший духом вновь наполнился печалью. Мэн Чао некоторое время молчал, а после произнес:
– Я сиплый конь, что скачет за своим стадом и задерживает его. Куда бы я ни шел, я везде за собой веду смерть…
