В просторном зале, за длинным столом западного стиля, собралась вся семья. Наряды аристократов поражали воображение, и будь у меня в запасе целый день, все равно не хватило бы слов, чтобы их описать. Уж не знаю, принято ли в Алиате так наряжаться по каждому случаю, или народ просто решил выставить перед неотесанным варваром, все свое богатство. Поскольку последнее маловероятно, то спешу предположить, что демонстрация роскоши здесь является своеобразной традиций.
Вокруг стола, рядом с каждым стулом, стояло по нескольку рабов. Одни держали полотенца, другие широкие веера, а две девушки — кувшины с вином и водой соответственно. Во главе сидел, понятное дело, сам Визирь, а по правую руку от него — жена. Отпрыски семьи находились с восточной стороны, мне же накрыли где-то с западной, так, чтобы не очень далеко от народа, но все же на расстоянии. Зуб даю — это что-то значит в местном церемониале, но для меня все эти заморочки с этикетом и прочим, как китайская грамота.
Когда я уселся на стул, который мне почтительно отодвинул раб, то сей же час уже другая рабыни, на вытянутых руках, с поклоном подала миску с водой, в которой плавали лепестки. Клянусь всеми богами, если бы не лепестки, я бы сей же час осушил бы эту емкость, ну а так, все же догадался что в ней надо омыть клешни. Не успел я начать искать глазами полотенце, как уже третья слуга, самостоятельно вытерла мне руки. Аппетит начал медленно сходить на нет, меня уже начало подташнивать от этих безвольных людей со стеклянными глазами.
Визирь хлопнул в ладоши, скрипнула потайная дверь, и целая вереница рабов, держа на руках серебряные блюда со всевозможными яствами, потянулась к столу. Аппетит тут же проснулся и напомнил, что в последнее время желудок не имел возможности переварить что-нибудь действительно стоящее. Про аперитив здесь ничего не знали, поэтому, сперва, как это и положено, подали закуски. По традиции — начал с рыбных, потом перешел на какие-то острые, затем салатные и даже мясные. Правда, преём пищи омрачал тот факт, что за столом висела полная тишина — во время первого приема нельзя говорить, да и эти рабы тоже смущали. Не успевал я куда-то посмотреть и что-то пожелать, как очередной невольник уже менял мне тарелки, или порывался вытереть губы салфеткой, а обмахивание веером раздражало боковое зрение и мешало сфокусироваться.
Когда с закусками было покончено, по странным бокалом, похожим на чарки для хранения масла, стали разливать красное вино, один глоток которого, заставил меня пожалеть, что я не пил такого раньше. Все мифы о спиртном Алиата подтвердились сей же миг.
— Тим Ройс из Империи, — протянул Визирь.
Я поднял голову. Все за столом, исключая непривычно бледную Мию с чуть покрасневшими глазами, смотрели на меня. Испытав легкой укол неловкости, я легонько кивнул головой.
— Великая честь, сидеть с вами за одним столом.
— Для меня честь принимать такого мужа. Дочь, за тот краткий час, данный нам на беседу, успела многое поведать, славный воин Тим Ройс из Империи.
— Многое преувеличено, — я буквально заставил себя улыбнуться, когда рабыня поставила на стол блюдо с жаренном мясом неизвестного мне животного. Но пахло как от хорошей баранины. — Я всего лишь простой наемник, взявший на себя роль телохранителя.
— Скромность значит многое, — то, что это сказала жена Визиря, несколько поразило меня. Я думал, что здесь царит какой-нибудь суровый патриархат, где говорить могут только мужчины. Видимо ошибался. — Но сейчас оставим её. Чего ты хочешь Тим Ройс из Империи?
— Ничего, кроме того что мне положено по контракту.
— Сладкие речи изрекают уста твои, воин, — Визирь взмахом отправил в сторону рабыню и отпил вина. Никто за столом не притрагивался к горячему, не смел и я. — Но подвиг столь славный, достоин награды большей, нежели жалкая сотня золотых монет.
Вы не подумайте что я презренный альтруист, но бесплатный сыр только в мышеловках. У меня на руках есть контракт, и все что мне причитается, записано в этом договоре. Все что кроме — приносит лишь проблемы. Да и сотня золотых, вовсе не "жалкая" кучка металла, а сумма, на которую можно достойно жить на окраине тех же Баронств. И я, возможно, сказал бы эти слова Визирю, будь я бессмертным богом, но смертным, порой, приходиться заботиться о собственной шее.
— Подвиги совершают герои из баллад, наемники выполняют работу. Я возьму сотню золотых монет, а все что кроме — вы можете принести в жертву Харте. Я ей уже многовато задолжал.
Моя речь пришлась по душе Визирю и его жене, но остальные посмотрели на меня с явным неодобрением. Тот воинственный с виду мужчина, видимо старший сын, и вовсе скривился, сверкая хищным оскалом. Но говорить пока не смел.
— Я слышал кое-что о наемниках с Запада, — покачивая бокал с вином в руке, произнес Визирь. — Слышал о том, что они как грязные шакалы — грызутся за кость, брошенную в центр их своры. Слышал, что их используют как мясо, отправляя в самое пекло, где отродья Фукхата медленно их пожирают. Слышал, что наемники хуже последнего разбойника, готового отобрать худое зерно в засушливый год. И ты с такой честью величаешь себя таким словом?
— Вы достаточно слышали о нас, — разговор мне не нравился, не нравились рабы, не нравился дворец, не нравился Визирь, но уж больно хорошее было вино. А Светлейший забыл упомянуть, что наемник жизни без браги и вина себе не представляет… — И многое сущее правда, и все же — сотня золотых монет, такова цена договора, такова и сумма, которую я возьму.
— Не многие позволяют себе отказывать Визирю, названному брату Великого Султана, — с легкой, насмешливой угрозой в голосе, произнес хозяин дворца.
— Не многие приводят домой дочь Визиря, названного брата Великого Султана, — с почтением, но не опуская глаз, кивнул я.
И вновь тишина, а потом взрыв громогласного хохота. Второй после правителя смеялся в голос, стуча рукой по столу, от чего подпрыгивала посуда и кувшины. Рабы замерли в страхе, а самые смелые ринулись вытирать пятна пролившегося вина.
— Теперь я вижу, — утирая слезы, сквозь смех, произнес Визирь. — Как ты одолел Повелителя Небес. Вероятно дракон задохнулся в праведном возмущении твоей наглостью.
— С ним я разговаривал менее почтительно, — я позволил себя ухмыльнуться.
— Позволь же мне узнать — почему? Разве не страшнее дракон Визиря? Разве не остры его когти, не жарко дыхание и не сравнима пасть с долиной тьмы Фукхата?
— Все истинно так, светлейший. И все же — дракон не умеет пытать и не знает что такое рабство.
Во время нашего разговора, отпрыски семьи уже начали есть, но сейчас все, как один, поперхнулись и посмотрели на меня как на самоубийцу, даже Мия.
