"Неужели ты не видишь, не чувствуешь?" – Гештинанна смотрела на нее с грустью и сочувствием, когда той было потрачено столько усилий, чтобы помочь спутникам брата, и все напрасно.
"Что я должна видеть?" "Смерть. Это маленькое хрупкое тело, – она качнула в сторону застывшей неподвижным ледяным изваянием девочки, – умирает. Оно бы уже умерло, если бы сон – состояние пограничья – не поддерживал в нем искорки жизни, замедляя и тем самым продлевая их горение…" Чуть наклонив голову, все так же не понимая или не желая понимать услышанное, богиня продолжала испытующе смотреть на Гештинанну, словно испепеляя ее взглядом.
"Она говорит правду, – вздохнула Нинтинугга. В ее глазах, которые не отрываясь смотрели на маленькую караванщицу, желая навеки запечатлеть в своей памяти образ той, кто уже совсем скоро станет снежинкой минувшего на лице земли, стояли слезы.
– И ты, повелительница смерти, должна чувствовать это…" "Но это невозможно! – вскричала Кигаль. – Она не может умереть!" "Однако она умирает, – богини вздрогнули, услышав этот голос – по-мальчишески звонкий и задорный, не хранивший в себе ни тени жалости или сочувствия в упрямом стремлении ни о чем не жалеть, предпочитая смеяться над всем и всеми. – Умирает", – повторил на языке мыслей подошедший к ним молодой караванщик.
"Ри…" – Нинти смотрела на него, ничего не понимая. Она лучше, чем кто-либо из ее подруг, знала, что этот торговец – смертный, которого судьба наградила единственным даром – способностью, становясь свидетелем великих событий, происходивших на земле, вдыхать в затухавшие образы новую жизнь, запечатлевая их на страницах легенд. Он не мог понимать речь богов, не осмелился бы вмешаться в разговор богинь, и… Свышние, да это было не под силу даже магу, не то что простому помощнику летописца!
"О нет, подружка, – рассмеялся тот, – я не Ри, – он развел руками, – это лишь его тело, не более того. Тело, которым я воспользовался, чтобы покинуть темницу, где я провел в заточении целую вечность".
"Лаль? – Кигаль с подозрением взглянула на того, кому сама только что помогла проснуться. – Нет, это невозможно…!" "Почему же, повелительница смерти?" "Айя наложила на тебя оковы, которые не позволяют тебе покинуть чертогов сна!" "Да, – кивнула Нинти, – это так… Лаль – пленник того мира. Но не вечный… – в ее глазах горело сомнение. – Могло случиться что-то, сделавшее подобное возможным…" "Ты всегда была сообразительнее этих старух, убедивших себя, что все, кажущееся им невозможным, невозможно на самом деле, и не пытаются не то что проверить, но хотя бы предположить иное", – в его устах, искривленных усмешкой, любые слова в один и тот же миг звучали и как похвала, и как издевка.
"Лаль – бог, а бог может принять любой облик, войти в тело смертного, живя его жизнью, или сорвать с губ умирающего последний вздох, желая ощутить вкус смерти, оставаясь при этом не менее живым, чем был прежде…-задумчиво прошептала Кигаль.
Затем ее взгляд, обратившийся на караванщика, стал холоден, наполнившись пламенем угрозы. – Но он бессилен порвать цепи заклятья, сковавшие его вечность назад! Самозванец…" Смех, разнесшийся, казалось, над всей землей, заставил ее умолкнуть.
"Ну, Кигаль, и повеселила ты меня! Поверишь ли, мне давно не было так смешно!" – тот был беззаботен, ничуть не испуганный яростью грозной богини, будто убежденный, что она ничего не сможет ему сделать.
И повелительница смерти растерялась. Она не привыкла, чтобы над ней смеялись.
Это не позволяли себе не только смертные, но и другие боги. Кигаль не дозволяла даже думать о чем-то подобном, одним своим взглядом, видом предупреждая, что наглец пожалеет о непростительной дерзости. Единственным исключением до сего дня был Нергал, но…
Ей стало не по себе от одной мысли о бывшем супруге, по стихийному телу прошла волна дрожи. Она не хотела думать… Нет, это было просто невозможно! Все, что угодно: пусть уж лучше это действительно проснувшийся Лаль, только не…
"Не пугайся, Кигаль. Я действительно всего лишь маленький божок сновидений, а не твой грозный супруг. Что же до тела… Возможно, – он взглянул на свои руки, – я и выгляжу как этот жалкий торговец, но на самом деле я – даже куда больше я, чем был прежде! Ты спрашиваешь, как такое возможно? Как это вообще произошло? Все ты, Кигаль. Именно тебе и только тебе я должен быть благодарен за свое освобождение!" "Я не шевельнула бы и пальцем ради этого!" "Знаю, – спокойно кивнул Лаль, – и потому не спешу с благодарностью. Но ведь это ничего не меняет, когда я здесь, стою перед тобой… Так что, Кигаль, хотела ты этого или нет, но ты освободила меня".
"Значит… – глаза богини сощурились. – Ты с самого начала запланировал все это?" Тот чуть наклонил голову так, что это можно было понять и как да, и как нет.
"У меня было несколько планов. Не забывай, мне была дана вечность, чтобы придумать их, все подготовить и воплотить в реальность, зная, что хотя бы один достигнет цели".
"Ты украл детей каравана, зная, что они – спутники Шамаша…" "Ну… В некотором роде…" – уклончиво ответил он. Ведь никогда заранее не знаешь, как будет выгоднее повернуть дело.
Лаль-Ри чуть повернул голову, взглянул на склонившегося над спавшей девочкой, не просто не слушая разговора богов, но и не слыша его вовсе, Шамаша. Если бы кто-то заглянул в это мгновение в глаза того, кто только лишь выглядел караванщиком, он увидел бы в них усмешку. Но никто этого не сделал. А Лаль уже через миг, полностью подчинив себе смертное тело, стер с его лица те чувства, которые был не в состоянии утаить от небожителей человек, но вполне мог сохранить в тайне бог.
"Впрочем, ты должна признать, что я вернул их в целостности и сохранности…" "Кроме одной…" – глаза Кигаль сощурились, скрывая за приопущенными ресницами огонь, в котором гнев соединился с болью.
"Это… Это уже от меня не зависело… Поговорим лучше о другом. О том, как ты меня освободила. Ты не просто привела смертных в мой мир, но и сделала все, чтобы убедить одного из них в том, что он – это я. А ведь заклятью мира сна все равно, какого Лаля удерживать – настоящего или мнимого, когда оно не распознает различий между правдой и обманом".
"Чем ты, конечно же, не преминул воспользоваться!" "И что я тебе объясняю? Ты ведь сама все прекрасно понимаешь".
"Да…" – с трудом, через нежелание, выдавила из себя богиня смерти, которой было невыносимо больно признаваться в том, что она не просто потерпела поражение, но сама, своими собственными руками, отдала победу врагу. Ее лицо запылало, затрепетало, теряя очертания. Оно то вспыхивало яростью, то блекло в бессилии.
"Перевоплощение…" – в глазах богини прошлого читалось любопытство. Гештинанна отодвинулась чуть в сторону, словно стремясь отстраниться от реальности, стать не действующим лицом, но наблюдателем за всем происходившим, стремившимся не пропустить ничего, чтобы потом занести в летописи прошлого, но не более того.
