— Чемодан вешал только тех, кто против него бубнил, — выдал свою версию неугомонный боец. — И ваще неясно, было ли тама что супротив тебя или же он просто среди Гниличей первым делался, а Четверка ему мешал.
— У Гниличей, но не в семье.
— А тебе, твое высокопревосходительство, надо, чтобы среди Гниличей первый был?
Кувалда скривился. Но с ответом не нашелся, потому как чрезмерное возвышение какого-либо уйбуя грозило великому фюреру неприятностями, и тут Иголка был прав.
— Гниличи теперя тока Чемодана слушают, — проворчал Полено.
— А значит, его тово, гасить надобно, — произнес Иголка.
— Угу, — поддержал напарника Контейнер.
Но столь радикальное предложение вызвало у великого фюрера определенное сомнение. Конечно, в словах бойцов правды много, но если хитрый Гнилич и впрямь возвысился, то придавить его будет сложно. Потому что Шибзичи, так уж сложилось, всегда были самым малочисленным кланом Красных Шапок.
— Чемофан за меня, — вздохнул Кувалда.
— Раньше просто так был, — уточнил Иголка.
— А теперя?
— Теперя ты ему платишь.
— А он не бунтует. И Гниличам не фает. И рассказывает, кто из них бунтует.
— Он, между прочим, уйбуя Берданку позавчера шлепнул.
— Я разрешил.
— А Берданка против тебя не выступал.
— Он с Чемофаном поссорился.
— И Чемодан его убил.
— Главное, чтобы поряфок был.
— Чемодан свой порядок делает, а ты ему денег даешь.
— К чему клонишь, боец?
— Неправильно все идет, твое высокопревосходительство, — пожал плечами Иголка. — Чо непонятного?
— Учить меня взфумал?
— Рассказываю, чем все кончиться может.
— И чем?
Вместо ответа Иголка повернулся к приятелю:
— Вот скажи, Контейнер, ты бунтовать хочешь?
— Нет. — Здоровяк, а Контейнер был по меркам Шапок весьма высок, удивленно посмотрел на Иголку, а потом на Кувалду: — Ваще не хочу, мля, чтоб я лопнул. Честное слово.
— А если бы увидел, что если не бунтуешь, то тебе денег дают?
— Тогда другое дело, — ухмыльнулся боец. — Тогда надо…
— Вот видишь? — Иголка резко повернулся к фюреру и повысил голос, не позволяя одноглазому ответить: — Уйбуй наши соображают медленно, но скоро догадаются: раз ты Чемодану денег даешь, чтобы тот не бунтовал, они что, на помойке себя нашли? Тоже так себя поведут.
— А я на них Чемофана натравлю.
— А оно ему надо? Ты ему денег даешь, чтобы он не бунтовал, а на остальное он не подписывался. И слухи могут поползти…
— Какие?
— Что ты Чемодана боишься и потому денег ему даешь.
— На виселицу захотел?
— А помните, как неделю назад боец гниличевский Задире Шибзичу морду набил? — Полено влез очень вовремя, буквально спас Иголку от очередных угроз. — В казарме нашей набил, между прочим. Мы хотели разобраться, а Чемодан со своей десяткой притащился вооруженный и сказал, чтобы Гнилича никто не трогал. И все не пикнули. Вот и получается, что чемодановским бойцам можно лупить кого хошь, а нашим нельзя.
— Ты тоже заткнись! — рявкнул Кувалда. Другого ответа у него не было.
— Копыто надо возвращать, — протянул Иголка.
— Он изменщик и пофлец.
— Зато он четко чуял, кого надо вешать и когда.
— А я, типа, не чую?
— Ты, твое высокопревосходительство, нашу семью в светлое будущее ведешь, о великом думаешь и все такое прочее. — Иголка верноподданно посмотрел на великого фюрера. — А Копыто вешал тех, кого путь не устраивал. И все были довольны.
— А теперя?
— А теперя Гниличи свое мутят, Дуричи, глядишь, тоже возбухнут, а с одними Шибзичами не удержишься, твое высокопревосходительство, как пить дать не удержишься.
— Разберемся. — Кувалда злобно посмотрел на Сосискино прошение, помолчал, а потом схватил лист, порвал его на несколько частей и повторил: — Разберемся.
* * *
Зона Кадаф.
Москва, Кремль, 7 июня, вторник, 12:09
«Все вы — подлые скоты. Самолюбивые и заносчивые колдуны, кичащиеся своими древними корнями. Нелюди, пришедшие на Землю тысячи лет назад… Если вы такие умные, сильные и смелые, то почему скрываетесь? Почему прячетесь от людей в московских закоулках, которые гордо именуете Тайным Городом? Почему не вернете себе то, что якобы принадлежит вам по праву: планету? Почему?
Я знаю почему.
Потому что всей вашей магии и самоуверенности хватает лишь на то, чтобы задирать носы и презрительно именовать людей «челами». Потому что вы — слабаки, давно забывшие, что такое настоящая сила. Потому что будущее принадлежит нам, людям, а ваша участь — прятаться в темных подворотнях. А раз так, то нет вам уважения и почитания. Нет! Потому что недостойны… Потому что…»
Мысли путались.
Переполняющие голову оскорбления не желали складываться в гладкие предложения, путеводная звезда пропала, и потребовалось несколько секунд, чтобы отыскать новую тему для проклятий.
«Но хуже всех — темные. Поганые навы, считающие себя элитой Тайного Города. Высокомерные мерзавцы, для которых люди — копошащиеся у их ног насекомые. Вы, древние уроды, наглые выскочки, ведущие себя как небожители. Проклятые… Недостижимые… Все жители Тайного Города относятся к вам с уважением, а люди… Люди склоняют головы раньше, чем вы на них посмотрите. Люди! Господствующая раса! Потомки тех, кто отправил нелюдей в резервацию! Когда-то гордые, а ныне… Прозябающие! Люди!»
— Но сегодня все изменится!
Последнюю фразу он произнес вслух и крепко сжал кулак. Машинально сжал, поскольку того требовала переполняющая его ярость.
«Сегодня Темный Двор получит щелчок по носу… Да что щелчок — пощечину! И нанесу ее я! Сегодня все увидят, что нет в навах ничего необычного. Что они уязвимы, и что они смертны. Сегодня нава покарает «насекомое», «чел». Сегодня темные будут унижены, а сделаю это я. Я покажу, что навов не надо бояться. Я покончу со страхом, который они наводят. Я укажу путь!»
— И за мной пойдут другие!
В каждом Великом Доме Тайного Города хватало опытных воинов, поднаторевших в искусстве убивать. Во имя Дома, во имя семьи, во имя того, чтобы продолжали жить те, кто выжил в невероятных катаклизмах.
И в каждом Великом Доме бережно хранили память о бойцах, бесстрашно защищавших свои семьи. Чтили их. Слагали легенды. Гордились.
Мало кто мог сравниться с людами силой и физической мощью. Несокрушимые шеренги белокурых здоровяков издревле наводили страх на врагов Зеленого Дома, а их тяжеленные секиры с легкостью раскалывали толстые щиты и лучшие доспехи, отсекая пропустившим удар врагам руки и головы.
