— Будешь сидеть тут, пока не доешь.
Никт выбрал уксусно-вонючий ломтик помидора, разжевал и проглотил. Мисс Лупеску закрыла контейнеры и поставила их в хозяйственную сумку.
— Теперь уроки.
Стоял разгар лета, по-настоящему темнело не раньше полуночи. В теплых сумерках Никт — уроков в такое время у него не было — часами играл, исследовал уголки кладбища или забирался на деревья и ограды.
— Уроки? — переспросил он.
— Твой опекун хотел, чтобы я тебя учила.
— У меня есть учителя. Мисс Летиция Борроуз учит меня письму и чтению, мистер Пенниуорт преподает по собственной «Исчерпывающей образовательной методе для юных джентльменов, с приложением в пользу усопших». Я хожу на географию и много еще куда. Мне не нужны новые уроки.
— Так ты все знаешь, мальчик?! Шесть лет, и уже всезнайка!
— Я так не говорил.
Мисс Лупеску скрестила руки на груди.
— Расскажи мне про упырей.
Никт попытался вспомнить все, что за эти годы услышал о них от Сайлеса.
— Лучше держаться от них подальше.
— И это все? Почему подальше? Откуда они берутся? Куда уходят? Почему нельзя стоять возле упырьей двери? А, мальчик? Никт пожимал плечами и мотал головой.
— Перечисли все виды разумных существ. Начинай.
Никт задумался.
— Живые. Э-э… Мертвые. — Он помолчал. — И кошки!
— Мальчик, ты невежда, — заключила мисс Лупеску. — Это плохо. И ты доволен своим невежеством, что куда хуже. Повторяй за мной: есть живые и мертвые, дневной народ и ночной, упыри и туманные твари, горние охотники и псы господни. И те, кто ходит сам по себе.
— А вы кто? — спросил Никт.
— Я, — строго ответила она, — мисс Лупеску.
— А Сайлес?
— Сайлес… Он сам по себе.
Никт еле дотерпел до конца урока. Когда его учил Сайлес, было интересно, и Никт часто даже не замечал, что его чему-то учат. Мисс Лупеску вдалбливала ему знания в виде бесконечных перечней.
Никт изнывал в часовне, а снаружи его ждали летние сумерки под призрачной луной.
Когда урок закончился, мальчик убежал прочь в самом дурном расположении духа. Играть было не с кем. Лишь большая серая собака рыскала среди могил, но к нему не подходила, пряталась то за камни, то в тень.
Неделя шла, и лучше не становилось.
Мисс Лупеску все так же носила Никту свою стряпню: утопающие в жиру клецки, густой фиолетовый суп с комком сметаны, остывший вареный картофель, холодные сардельки с кучей чеснока, крутые яйца в сером неаппетитном соусе. Никт старался есть как можно меньше, только чтобы не рассердить мисс Лупеску. Уроки продолжались: два дня она учила его только тому, как позвать на помощь на языках всего мира. И била по пальцам ручкой, если он запинался или забывал. На третий день мисс Лупеску бросала:
— По-французски!
— Au secours.
— Азбука Морзе!
— SOS. Три точки, три тире, еще три точки.
— На языке ночных мверзей!
— Что за ерунда… Я даже не помню, кто такие эти мверзи!
— Безволосые крылатые твари, летают низко и быстро. В этот мир они не заглядывают, зато парят в алом небе над дорогой в Гульгейм, город упырей.
— Мне это никогда не пригодится!
Мисс Лупеску поджала губы сильнее, но сказала только:
— Ночные мверзи.
Никт издал в глубине горла звук, которому она его обучила — гортанный, похожий на орлиный клекот.
Мисс Лупеску фыркнула:
— Сойдет.
«Когда же вернется Сайлес?!» — подумал Никт.
— Иногда по кладбищу ходит серая собака. С тех пор как вы приехали. Она ваша?
Мисс Лупеску поправила галстук.
— Нет.
— Урок закончен?
— На сегодня — да. Вот список, который ты прочтешь и выучишь до завтра.
Списки мисс Лупеску были написаны бледно-фиолетовыми чернилами на белой бумаге и странно пахли. Никт ушел с новым заданием на склон холма, сел и начал вчитываться, но никак не мог сосредоточиться. В конце концов он свернул лист и придавил камнем.
Этой ночью никто не хотел с ним играть! Не с кем было поболтать, побегать, полазить по деревьям под огромной летней луной.
Никт пошел в гробницу Оуэнсов, чтобы найти сочувствие у родителей. Однако миссис Оуэнс и слышать не хотела о том, какая плохая мисс Лупеску: ведь ее выбрал Сайлес. Мистер Оуэнс — что еще хуже — просто пожал плечами и завел рассказ о том, что в детстве работал подмастерьем у краснодеревщика и был бы рад обучаться всем тем премудростям, какие преподают Никту.
— А тебе не пора за уроки? — спросила миссис Оуэнс.
Никт молча сжал кулаки и, громко топая, вышел.
Он брел по кладбищу, пиная булыжники, и размышлял о том, как все его не любят, не ценят и как это несправедливо. Вдруг он заметил серую собаку. Никт позвал ее — может, прибежит и поиграет с ним? — но та держалась поодаль. Мальчик с досады запустил в нее комом земли. Тот разбился о ближайшее надгробие и засыпал могилу грязью. Большая собака с упреком посмотрела на Никта, попятилась в тень и пропала.
Мальчик спустился по юго-западному склону, чтобы вид старой часовни не напоминал о Сайлесе, и задержался у могилы, которая выглядела как раз под стать его настроению. Над ней черным когтем торчал дуб, в который когда-то попала молния. Надгробие было все в потеках и трещинах, а сверху красовался безголовый ангел, похожий на огромный уродливый трутовик.
Никт присел на траву. Ему было очень жалко себя и обидно. Он закрыл глаза, свернулся калачиком и забылся тяжелым сном.
Вверх по улице бежали герцог Вестминстерский, достопочтенный Арчибальд Фицхью и епископ Бата и Уэллса — неслись все дальше и дальше, тощие и жилистые, кожа да кости в лохмотьях. Юрко скакали из тени в тень, то рысью, то галопом, по-лягушачьи врастопырку прыгали через мусорные баки, проворно прятались от света фонарей за заборами.
На вид они были почти как люди, только ростом поменьше, будто хорошенько провялились на солнце, и вполголоса приговаривали:
— …Ежели ваша светлость имеет хоть малейшее понятие, к каким чертям нас занесло, пусть соблаговолит ответить. Если же нет, пусть заткнет свое поганое хлебало!
— Ваше преосвященство, я всего лишь сказал, что чую где-то рядом кладбище, носом чую…
— В таком случае, ваша светлость, я бы тоже его учуял, ведь нюх у меня лучше вашего!..
Перекидываясь такими словечками, они рыскали по пригородным садам. В один сад спускаться не стали («Тс-с-с! — прошипел достопочтенный Арчибальд Фицхью. — С-собаки!»), а пробежали поверху, по стене, словно крысы размером с ребенка.
Шмыг — главная улица, шнырь — дорога на холм. Кладбищенская ограда. Они вскарабкались на нее, как белки, и принюхались.
