Выйдя из дому, мастер Петер поспешил к экипажу. Уснувший на козлах Ганс встрепенулся. Расправляя складки плаща, спросил, что случилось.
– Едем, – ответил ювелир, забираясь в повозку. – К утру мы должны быть дома.
– Зря вы это затеяли, дядя, – заметил подмастерье и пошевелил поводьями. – Кто же ночью ездит? Лучше бы завтра…
– Давай гони, – перебил мастер. – Нельзя нам ждать.
Щелкнул бич, Ганс лихо свистнул, и две лошадки, запряженные в повозку, резво затрусили к раскрытым воротам. Выезжая из поместья, Петер Граф кинул сторожу монетку. Тот, ловко поймав, низко поклонился, а ученик крикнул ему на прощание "Бывай!". Снова щелкнул бич, и лошади пошли вскачь. Повозка запрыгала на ухабах, поддавая седокам жестким сиденьем под зад. Дорога из поместья шла вдоль дубовой аллеи, ущербная луна и редкие звезды поблескивали меж путаницы черных, облетевших ветвей. Откуда-то справа, из ближней деревеньки, донесся собачий вой.
– Что-то боязно, дядя, – вздохнул Ганс. – Сидеть бы нам в тепле, а не… – он замолчал и оглянулся на мастера, который зажег фонарь и сняв с головы берет, стал пересыпать в него монеты из полученного кошелька. Позвякивая, золотые кружочки буквально лились тонкой струйкой.
– Ого, – выдохнул племянник. – Неужели столько денег за один заказ? Тут же целая куча золотых!
– Не кричи, – Петер Граф стал отсчитывать из берета по десять гольдгульденов зараз и ссыпать их обратно в кошель.
– … Тридцать, сорок… – бормотал он вполголоса.
Через плечо продолжал восторженно глазеть на деньги ученик.
– Деньжищ-то, деньжищ, – повторял он восхищенно.
– … Девяносто, сто, сто десять, – считал ювелир. – Ты на дорогу смотри, разиня! А то еще опрокинемся… сто двадцать, сто тридцать… Будешь стараться и тебе такие же деньги за работу заплатят. Сто сорок, сто пятьдесят…
– Мне бы ваши руки, дядя, – вздохнул Ганс отворачиваясь. – С моими-то оглоблями… Так, как вы работаете, мне никогда не научиться.
– На, вот тебе – не страдай, – Петер протянул ученику два золотых. – Будет на что погулять на Рождество. Выпьешь пива за мое с тетей Анной здоровье. Сто шестьдесят, сто семьдесят…
– Огромное спасибо, – племянник подбросил монеты на ладони. – Обязательно выпью, можете не сомневаться!
Ювелир покачал головой, бормоча под нос счет. Вскоре аллея закончилась, дорога от поместья вывела на Звездный тракт, тянувшийся через всю Империю. От Вольных городов на побережье Северного моря, до западных границ Цатля, за которыми начинались земли, заселенные дикими язычниками. Ночью движения на тракте не было, и повозка ювелира одиноко тряслась под ночным небом по утрамбованной до твердости камня глине.
Наконец Петер Граф закончил считать деньги. Повозившись со шнуровкой дублета, он спрятал тяжелый кошель на животе. Было неудобно, но надежно. Затем извлек из-под сиденья самострел и, натянув тетиву, зарядил. Положил себе на колени. Насвистывавший песенку племянник при виде оружия замолчал и стал озираться по сторонам. Но вскоре беспечность, присущая Гансу, взяла вверх, чему немало поспособствовала водка из дядиной фляги. Ученик вполголоса запел. Ювелир, которого после перенесенных треволнений бил легкий озноб, тоже приложился к фляжке и потихоньку стал подтягивать.
Глава четвертая,
в которой Урс расстается с отцом
В этом году зима для Уррена началась в предпоследний день ноября. Температура резко упала, и буквально за одну ночь снега выпало столько, что все вокруг будто в сметане утонуло. Теперь лошадиные ноги на Звездном тракте по самую пясть уходили в рыхлый снег. Он продолжал идти беспрерывно, мгновенно заметая следы, которые оставляли редкие проезжие. Сегодня же, утром первого декабря, по дороге в направлении Мевеля ехали трое всадников. Впереди и позади них на добрую треть лиги никого больше не было. Подбитые мехом плащи путешественников побелели, замерзшие щеки горели от встречного ветра, а на бровях и бородах осели снежинки.
Первым в маленькой группе на белом коне, покрытом расшитой гербами попоной, рысил барон Манфред фон Будбар. Позади на гнедых лошадках следовали двое слуг, и каждый тянул на поводу по запасному навьюченному поклажей жеребцу.
Конечно, эскорт для рыцаря из древнего и славного рода был маловат, но, что поделаешь, если денег в обрез? В прошлом году пришлось даже заложить замок, чтобы расплатиться с долгами, а землю еще покойный батюшка частью продал, частью в кости проиграл. Был старый барон игрок и пьяница, из тех людей, что о семье своей никогда не задумываются и дальше следующего дня не загадывают. Вот и оставил детям один замок на троих, а жену при жизни свел кулаками в могилу. Покойная баронесса отличалась прямотой характера и муженьку любую неприятную вещь говорила прямо в лицо. А поводов для этого Лукас фон Будбар подавал немало, супругу укрощал, как мог, пока она в родовом склепе не оказалась…
Нахмурившись, Манфред заморгал слезившимися от ветра глазами. О родителях он вспоминал часто, хотя с момента смерти матери прошло уже шесть лет. Отец же помер в позапрошлом году, осенью. Умер старый дурак, детям долго жить приказал, но деньгами для достойной жизни не снабдил. Вот молодой наследник, девятнадцати лет от роду, и остался с двумя сестрами на руках. Старшей семнадцать, младшей пятнадцать – обеим замуж пора, а приданого-то и нет! Ни земель, ни сундуков со звонкими талерами. В одном повезло, что красотой их Господь не обделил. Вскоре младшую Элизу за себя взял сосед, прельстился старый сластолюбец пышной фигуркой и ангельским личиком, а Марию сосватал капитан княжеской гвардии. И полгода не прошло, как счастливая сестра в столичный Вигенбург укатила.
За ней, правда, пришлось триста талеров отсыпать из тех, что под залог родового гнезда получил, но деньги, кажется, не пропали даром. Еще до алтаря будущий зять клятвенно обещал, что сыщет новому родственнику место при дворе и, похоже, слово сдержал. По крайней мере, десять дней назад прислал записку, чтобы Манфред свое воронье гнездо бросал и срочно ехал в столицу. Подробностей не написал, только сообщил, что есть для него вакансия – младшая офицерская должность. Ну, что же, и на том спасибо, выбирать молодому барону было не из чего.
Раздав немногочисленной челяди указания, фон Будбар на следующий день отправился в путь. Спешил, как мог, потому что из Карцвальда, где их род вот уже триста лет обретался, до столицы добрых две недели пути. Ехать пришлось с утра до вечера. Не обращая внимания на дождь, раскисшую дорогу, а теперь вот и на пошедший снег. Переночевали в Мабахе на постоялом дворе и, как только петухи рассвет прокричали, снова в седла.
