Он передёрнулся, отшатываясь, глаза его расширились. Покачав головой, я вздохнула и, подойдя поближе, поднесла руку к его щеке. Он отдёрнулся ещё раз, уже от моего прикосновения, хоть я и поглаживала его по лицу, пока он не утихомирился.
— Но я всего лишь одна из. Ваших любовников, — прошептала тихо. — Разве не ты упустил другого?
Как и ожидалось, Итемпас глянул на Ньяхдоха. Ах, что за нужда горела в его глазах! Будь хоть любая надежда на то, и я бы попросила Ньяхдоха поделиться этим мгновением с нами. Одно лишь доброе слово могло ускорить исцеление Итемпаса. Но уйдут века, прежде чем раны самого падшего затянутся настолько, чтобы сойти для того.
Я вздохнула. Что ж, пускай так. Хотела бы я сделать что-нибудь, упрощая дело им обоим, и попытаться снова, когда тлящаяся веками сработает их магия. В конце концов, я же дала обещание.
— Когда будешь готов очутиться среди нас снова, — шепнула тихо Итемпасу, — я, по крайней мере, попривествую с добрым сердцем твоё возвращение. — А после поцеловала его, полня поцелуй всеми из обещаний, на что способна была набраться духу. Но что удивительнее, промелькнувшее меж нами… я сама, бывшая для его рта мягкостью вопреки неуступчивости. Под низом же таились, проникая внутрь, тёплые океанские бризы — и острый привкус жгучих специй; он отстранился, оставляя тело занывшим от сладкой боли, а рот — наполнившийся влагой. Впервые я поняла, отчего Ньяхдох любил его — и, к слову сказать, рот Итемпаса так и остался приоткрытым, удивлённо отвисая, когда я отстранилась, думаю, он почувствовал схожее.
Я глянула на Ньяхдоха, всматриваясь внимательно, тот вздохнул. Чересчур по-человечески. Чересчур устало.
— Он не меняется, Ийн. Не способен.
— Если только сам не захочет, — сказала я решительно.
— Ты так наивна.
Может, и так. Но наивность не равнозначна заблуждению.
Я задержала взгляд на Итемпасе, даже подходя уже к Ньяхдоху и беря того за руку. Пресветлый пожирал нас глазами подобно умирающему от жажды при виде водопада. Трудные времена предстояли ему, но он силён, был и есть. И будет. Один из нас, что некогда вновь станет нашим.
Вихри силы скрутились вкруг Итемпаса лепестками огромного цветка, мерцая и искрясь. Когда же свет угас, он предстал смертным обликом — темноглазый, в померкнувшем ореоле волос. Прекрасная, но — не безупречная красота. Простая, человеческая. Обычный мужчина, от потрясения рухнувший как есть, замертво, на пол.
Проделав то, что собиралась, я обернулась к Ньяхдоху.
— Нет, — хмуро отрезал он.
— Он заслуживает такую же возможность, — проговорила я.
— Я и сам обещал уже освободить его.
— Смертью, разумеется, да. В моих силах дать ему большее. — Я ласково погладила падшего по щеке, замерцавшей под пальцами. Лицо его менялось ежесекундно — и в каждом из обликов оставаясь столь же прекрасным… хоть смертные, пожалуй, помыслили б по-иному, ибо далеко не все из них были людскими. Да я и сама была ныне не больше человеком, чем Владыка Ночи. Я, могущая теперь принять все его личины, так что боле не было нужды в единой, особенной.
В ответ на прикосновение, он вздохнул, прикрывая глаза, что и удивило, и встревожило меня единым разом. Его одиночество длилось чересчур долго. Мне надлежало озаботиться и не воспользоваться сейчас этой его слабостью, иначе он возненавидит меня позже.
Однакож, так или иначе, дело должно быть сделано.
Я сказала:
— Он заслуживает свободу, так же, как и ты.
Падший одарил меня тяжким вздохом. Чёрнозвёздной капелью, поразительно яркой, ибо россыпь мельчайших искр переливалась, и множилась, и срасталась человеческим очертанием. На мгновение передо мной застыл бог… нет, иллюзия, фантазма, негодующая и гневная. Я внушила ему жизнь, и оно предстало человеком: дневное подобие Ньяхдоха. Он огляделся, потом уставился на сияющую сущность, столь долго бывшую другой его половиной. Ни разу за века эти двое не встречались лицом к лицу, но глаза Нахьи расширилсь в осознании:
— Боги мои, — выдохнул он, трепеща от страха и благовения, чересчур напуганый, чтобы дойти до всей иронии клятвы.
— Йин…
Я обернулась, находя подле себя Сиеха, в привычном детском обличьи. Туго натянутый, ровно струна, он стоял, и зелёные глаза пытливо обыскивали моё лицо.
— Йин?
Я было потянулась за ним, но засомневалась. Он не был моим, против собственнических ощущений, мечущихся под кожей.
Он и сам тронулся также нерешительно, касаясь моих рук и лица в удивлении.
— Ты взаправду… не она?
— Нет. Просто Йин. — Я опустила руки, позволяя ему самому выбирать. Я уважу его решение, отвергни он меня сейчас. Но… — Этого ли ты хотел?
— Хотел? — Взгляд глаз угождал сердцам и более холодным, иначе моё. Он обнял меня, и я притянула его ближе, сжимая крепко. — Ах, Йин, какая же ты ещё смертная, — прошептал он, прижавшись к груди. Но я чувствовла его дрожь.
Поверх головы Сиеха я видела других моих детей. Пасынков, пожалуй; да, то было верно и осмотрительно — думать так о них. Закхарн склонила передо мной голову; солдат, отдающий дань почтения, признавая нового командира. Повиновение, — не вполне то, чего я хотела бы, но пока что сойдёт и так.
Кирью, однакож, другое дело.
Нежно выпутавшись из оъятий Сиеха, я шагнула навстречу ей. Мудрейшая тотчас стекла на одно колено, сгибая покорно голову.
— Я не собираюсь молить твоего прощения, уповая на великодушие, — проговорила она. Но голос предательски соскользнул страхом; боле не звуча привычно сильным, чистым тоном. — Я делала, что считала… что чувствовала правильным.
— Ну, разумеется, так и есть, — сказала я. — Воистину мудрый поступок с твоей стороны. — Как и с Сиехом, я протянула руку, гладя богиню по волосам. Длинные и серебристые, в этом её обличье, завитки вились, подобно нитям металла, скрученным в пряди. Прекрасные. Невозможные. Невозможно прекрасные.
Я позволила им медленно стечь сквозь пальцы, падая низ, — и Кирью рухнула об пол, мёртвая.
— Йин. — Сиех. Ошеломлённый и оглушённый. Мгновение я игнорировала голос, глядя вверх, — и случайно смыкаясь глазами с Закхарн. Воительница вновь почтительно склониля голову, и я знала, отчего заработала меру уважения.
— Дарр, — сказала я.
— Я улажу все дела, — ответила Закхарн, исчезая.
Удивительно, сколь велико оказалось чувство облегчения, нахлынувшее в виски. В конце концов, быть может, человечность отстала от меня не так уж далеко.
А после я поочерёдно обвела взглядом всех оставшихся в зале. Ветвь прорастала сквозь всю комнату, но я дотронулась до неё, и та протянулась иной стороной, на отдалении.
