за что вас гнать и травить, из-за чего бояться?
Только сейчас я поняла, насколько мне не хватает вас, насколько я привязалась к
вам: к Тесс и Май, Мааон и Рыч, к Соувисту, Смайху… даже к Ойко и Хоф…
Тоска. Надеюсь, тебя не касаются ее черные крылья'.
`Чему, спрашивается, учил меня Тропич? Я никак не могу совладать с собой. Ты, ты,
ты — куда бы ни пошла, где бы ни была, что бы ни делала! А ведь прошло
достаточно времени, чтоб излечиться от любой болезни! Но любовь не холера…
Вирус психического заболевания!
Я работаю охранником в круглосуточном супермаркете. Сутки на ногах, скачки по
всему периметру. Три этажа, восемьдесят камер. Бешенная нагрузка и на психику, и
на организм. И что? Думаешь, я устаю? Думаешь, мне стало лучше? Нет! Наоборот!
Я поняла, что уже не стану человеком!
Я по-прежнему Варн!
Не знаю, в чем дело? В навязчивых мыслях о тебе, в тоске по тем временам, что мы
были свободны и вместе? Не знаю! Но точно осознаю, что я не человек!
Я не бегу, а парю. Не сплю по ночам и не чувствую усталости. Не могу есть мясо и
пить молоко. Обострено обоняние, чутье. Я вижу в темноте и слышу, как бьются
волны о песок сквозь гул голосов, лес стен и пластика! Порой слышу мысли мамы и
братьев! Соседей, покупателей, сослуживцев!
Что со мной, Бэф?
Не повод ли это прийти к тебе и спросить: что ты сделал со мной, во что
превратил?
И за что?
Лучше б ты не спасал меня. Разве я просила? Надеюсь, та девочка, внучка
профессора, не узнала вкус твоего поцелуя? Если нет — я не завидую ей'.
`Меня опять уволили.
Мне нет места среди людей, как нет места рядом с тобой. Если б ты действительно
любил меня, то нашел бы способ поставить на ту или другую сторону, а не бросить
посередине. Я словно шарик, зависший в воздухе. И на землю не опуститься, и в
небо не подняться. И не знаешь, что хуже, где и как лучше.
Вчера я была Варн, сегодня опять — человек. Походка стала тяжелой, мысли
ленивыми. Я вижу и слышу не больше других. И сплю, как медведь зимой. Но не
высыпаюсь. Днем не могу открыть глаза, а ночью — закрыть.
Мама тоже не спит, ходит и слушает мое дыхание.
Лучше б я не возвращалась — ей было бы меньше тревог и волнений.
А меня не мучили бы мысли о тебе'…
Вероника Львовна Сталеску осторожно закрыла тетрадку и покосилась на дочь. Та
спала, укутавшись в плед. Лицо, как у мертвеца — серое, с заостренным носом,
блеклыми губами. `Девочка моя', - вздохнула женщина и прикрыла рот ладошкой,
чтоб не вспугнуть чуткий сон дочери своим всхлипом. Подло, конечно, читать ее
записи, но как иначе узнать, что происходит с девочкой? Хотя вроде уже не
девочка — влюбленная женщина, отслуживший офицер. Но не для матери.
Как же тебя искалечили, доченька!
Чем тебе помочь?
Женщина подошла к дивану и села в ногах Алисы, погладила ее. Лиса тут же открыла
глаза, развернулась и уставилась на мать: что-то случилось?
— Т-ш-ш. Все хорошо, успокойся.
— Мам? — еще больше насторожилась девушка от смущенно расстроенного вида
женщины. Вероника Львовна понимала, что нужно откровенно поговорить с дочерью, и
откладывать разговор не стоит, но с чего начать, что сказать и спросить, чтоб не
травмировать Алису еще больше, не вспугнуть?
— Ты ничего не хочешь рассказать мне? — и вздохнула — глупый вопрос.
Риторический. Сейчас брякнет — `нет', и конец разговора.
Лесс нахмурилась: что это с мамой? Взгляд девушки прошелся по ее лицу, скользнул
в сторону, выхватил сдвинутую на столе тетрадь. Ах, вот в чем дело. Мама прочла
дневник. Конечно, нужно было понять сразу, что рано или поздно это случится.
Самое идиотское занятие — вести дневник. Доверять свои сокровенные мысли бумаге,
все равно, что кричать в микрофон. Да-а… А ведь знала, что так и будет. Может,
за тем и позволила себе расслабиться и выплеснуть наболевшее в белый свет, как в
копеечку?
Алиса села:
— Все прочла?
— Извини, — совсем расстроилась Вероника Львовна.
— Не за что, мама. Ты меня извини, что с тетрадью разговаривала, а не с тобой.
— Боялась не пойму? — посмотрела на нее женщина.
— Да. Представила, что ты будешь чувствовать, узнав, что твоя дочь мало…
убийца… так еще и любит Варн, и понятно, молчала.
— Ты не убийца, девочка, ты — солдат. Был приказ, и ты его выполняла, как любой
подневольный. Тяжело нести чужие грехи, но не стоит принимать их на себя…
— Ты оправдываешь меня?
— Я стараюсь быть объективной. Тебе не в чем себя винить, не в чем, Алиса. Зря
ты боялась мне сказать. Неужели ты думала, что я не пойму тебя, оттолкну? Ты моя
дочь, а я твоя мать. Что бы ты ни сделала, чтоб ни случилось с тобой, это
останется непреложным. Я всегда буду рядом, приму, пойму, помогу. Я очень люблю
тебя, девочка моя, — обняла растерянную Лису женщина, зашептала тихо, ласково.
— Думаешь, мама старая, глупая? Думаешь, не понимает, что творится вокруг, что
значит служба в спецвойсках? Почести, деньги ничего мне не надо, только б вы
были счастливы, живы, здоровы. Списали-то как ненормальную, а разве ты
ненормальная? Разве ты виновата, что жизнь так обернулась?… Сколько я молилась,
девочка моя, сколько вестей от тебя ждала…
Голос женщины дрогнул от слезливых ноток. Лиса зажмурилась — и у нее глаза
щиплет.
Заплакать что ли? — уставилась перед собой зло.
— Ты ведь, как с войны пришла… Не узнала я Алисы. Не знаю. Отчего больше
плакала — от счастья или от горя. Поздно теперь и думать, и делать. Ты вот что,
доченька: что было, то было, не думай о том. Забудь. А он… раз так мил, то
какая разница — кто?
— Он не человек, мама, — заглянула ей в глаза Лиса: понимает ли? Ни укора, ни
страха, ни осуждения в ответ. Улыбнулась ласково. По голове погладила:
— Я поняла.
— Совсем не человек.
— Неправда. Что с ним не так? Летает? Разговаривает со звездами? Слышит мысли?
Тонко чувствует?… Слава Богу.
— Он прототип вампира.
— Пьет кровь? Убивает людей?
