— Мы сохраним то, что принадлежит нам!
— Господь до сих пор был добр к нам, — сказала Ровинда, — но, с другой стороны, нам и есть что терять. Не надо гордиться. Все наши упования — на Небеса.
Грациллоний не мог этого так оставить.
— Вот поэтому здесь, на земле, нам необходима кавалерия.
Ровинда покачала седеющей головой:
— Лучше было бы нам ее и вовсе не иметь. В какие все-таки ужасные времена мы живем.
Верания стала серьезной.
— Час между собакой и волком, — тихо сказала она.
— Что? — спросил Грациллоний. И тут же припомнил, что это галльское высказывание означало «сумерки». — Да, верно. Варвары — это волки, двуногие волки. Так что, если можно так выразиться, нам нужны сторожевые собаки. Да и гончие для охоты.
— Не так все просто, дорогой, — сказала Верания. Она унаследовала от отца серьезность и любовь к спорам.
— Отчего же? — развел он руками. — Послушай, я не хочу портить вечер. Ни с того ни с сего мы стали слишком серьезны. Я видел то, что делают варвары, и думаю, единственное, что с ними нужно сделать, — это уничтожать их, гнаться за ними, пока последние несколько человек не скроются в лесу, их породившем. Стилихон надеялся их приручить. Молю Бога, чтобы он прозрел!
— Они ведь тоже люди, — возразила Верания. Не в первый раз приходило ему в голову, что если бы у него была жена, ни в чем ему не возражающая, он бы заскучал. — Они смотрят на своих королей как на героев. И король этот отвечает за свой народ, заботится о его благополучии.
— Ха! Он думает лишь о своей славе и о добыче.
И тут Верания поставила его в тупик.
— А цивилизованные правители думают по-другому? Разве мы сами не произошли от диких кельтов? А ахейцы Гомера? Что думали о них троянцы?
— Ты хочешь сказать, что и мы такие же?
— Все мы грешники, — вмешалась Ровинда.
— Нет, разница есть, и большая, — сказала Верания. — Но дело не в крови. Как бы это выразить? Я пыталась, когда четыре года назад ты ушел сражаться со скоттами, и в конце концов придумала стихотворение.
— Давай послушаем, — заинтересовался Грациллоний.
Верания смутилась и опустила ресницы.
— Да так, ничего особенного. Всего несколько строк. Знаешь, я просто пыталась понять, почему ты пошел туда, ты, кого я люблю. Зачем ты рискуешь своей жизнью.
— Давай послушаем, — повторил Грациллоний. — Ну, пожалуйста.
— Ну, если ты настаиваешь. Дай-ка вспомнить.
…Отличишь ли ты Собаку от Волка?
В этот момент в дверь громко застучали.
— Подожди, — сказал Грациллоний. — Кто-то пришел.
Он пошел к входной двери. По телу бегали взволнованные мурашки. Кто бы это? Пока не все улеглись спать, двет на засов не запирали. Если бы Саломон по какой-то причине пришел раньше, то просто вошел бы в дом, а если бы позже — то поднял бы привратника. Пожилой слуга, зевая, вышел из алькова.
Грациллоний открыл дверь. В дом ворвался холодный воздух. Полная луна освещала крыши домов. Блестел снег. Перед ним стоял человек в теплой тунике и плаще с капюшоном. Он был невысокого роста, кривоног; стало быть, кавалерист.
— Имперский курьер, — представился он устало. — У меня депеша для трибуна Грациллония. В гостинице сказали, что он живет здесь.
— Входите, — пригласил Грациллоний и провел его в атриум. Привратник закрыл за ним дверь. — Я трибун. Вы, видно, торопились.
— Да, сэр. Благодарение Эпоне за светлые ночи. Я так понимаю, депеша с фронта.
Такие депеши сначала идут в Турон, а копии — на большой скорости — в Арелату, Равенну. Плохие новости доставляли как можно быстрее. Так что явился он с плохой новостью. В Туроне изготавливали копии и направляли региональным властям. В Арморику срочно направляли лишь плохие новости.
— Не могли бы вы дать этому человеку выпить чего-нибудь горячего или хотя бы вина? — обратился к женщинам Грациллоний. Они испуганно поднялись. — Дай-ка сюда письмо, приятель.
Он поднес его к канделябру, возле которого Верания занималась рукоделием, развязал его и прочел. Оценив расстояние и дорожные условия, решил, что письмо написано дней десять назад.
Орды варваров перешли по льду через Рейнус. Их были неисчислимые тысячи. В поход, казалось, собрались все германские народы. Разведчики заметили там штандарты алеманнов, вандалов, бургундов и аланов, отцы которых мигрировали из скифских степей, где теперь хозяйничали гунны. Могунциак они взяли почти сразу, ограбили и сожгли. Войска их покатились дальше, без остановки, сея смерть.
Грациллоний стоял неподвижно. Молчание, исходившее от него, наполнило дом до краев. Сейчас он ничего не чувствовал (ужас он испытает позднее). Он погрузился в мысли. То, что случилось, было предопределено, и не Богом, и не звездами, а человеческой слепотой с тех самых пор, как он лежал еще в материнской утробе. Ответ его был неотвратим.
— Нужно созвать братства.
I
Августа Треверорум, краса империи, кишела мародерами, убийцами и насильниками, словно труп, пожираемый червями. Известие об этом дошло до Конфлюэнта в тот момент, как Грациллоний собрался в дорогу. Следовательно, тем скорее надо было ему и сопровождавшим его людям ехать в Воргий.
Там, в центре Арморикского полуострова, и встретились лидеры. Разместили их в плохих помещениях, да и кормили плохо. Город превратился в обедневшую деревню. Набеги и ограбления повторялись здесь несколько десятилетий. Сначала пришлось попросить из городской базилики бездомных, которые там ночевали. На полу лежала солома, высыпавшаяся из тюфяков, стены и потолок почернели от дыма костров. Заколоченные досками окна не пропускали дневной свет. Среди делегатов нашлись умелые мужчины и сделали факелы, вставив их в импровизированные сосновые патроны. На каменных скамьях можно было сидеть, если только не обращать внимания на грязь и не бояться замерзнуть.
Корентин с Грациллонием поднялись на возвышение. Пока епископ читал молитву, Грациллоний вглядывался в собравшихся людей. Было их человек пятьдесят: горожане, запахнувшиеся в плащи, надетые поверх одежды для верховой езды, вожди племен в толстых шерстяных туниках, кто в бриджах, кто в килтах; на лесниках была кожаная одежда. Пришли сюда и фермеры, и пастухи, и рыбаки, и ремесленники. В передних рядах он увидел Флавия Вортивира, облаченного в архаичную тогу сенатора. Невольное воспоминание о Совете суффетов в Исе было почти непереносимым.
Долой! Сейчас это ни к чему. Он выступил вперед, так как Корентин закончив молитву, встал в сторону. Грациллоний поднял правую руку и сказал:
