Лекции, предназначенные исключительно для друзей Бенци Дорона, сопровождались поначалу достаточно безобидными, но неприятными силонокулл-пасссажами. Но их вкрадчивая агрессивность от лекции к лекции возрастала. К тому же всё это сопровождалось бешеным мельканием разноцветных лент и полос всевозможных цветов и толщины, демонстрируемым на огромном выпукло-вогнутом экране, который установили в знакомом холле специально для этих лекций.
Негромкие, вкрадчивые, и от этого ещё более жуткие звуки и бешеная пляска пёстрых полос и лент как бы пронизывали всё пространство маленького холла, и от этого казалось, что воздуха не хватает. Взрослые мужчины, отцы семейств, делали не очень успешные попытки скрыть друг от друга страх перед каждой очередной лекцией, как будто им предстояла операция без наркоза. Фанфарисцирующие речёвки Арпадофеля были напрочь лишены смысла, это был на удивление бессвязный набор слов, фраз, слоганов — если бы они произносились нормальным голосом и интонацией в академической строгой тишине.
Фанфаразмы Кобы (как их тут же прозвали Ирми с Максимом, о чём почти сразу стало известно всей «Лулиании») звучали на фоне силонокулл-пассажей, непрерывно вгрызающихся в мозг сверлящими завываниями, на которые то и дело накладывался синкопами грохот ботлофона — всё это раздражающе резонировало в подвешенных к потолку стеклянных пластинах. Подневольные слушатели принудительных лекций заметили: чем тише звучат некоторые пассажи, тем кошмарней их воздействие — вкупе с извивающимися во всех направлениях в синкопическом ритме пёстрыми лентами, как бы грозящими опутать присутствующих. Бенци поймал себя на мысли, что он с нетерпением ждёт грохочущего соло ботлофона, воспринимая его, как своеобразный отдых от дьявольски скрежещущего, вкрадчивого взвывания силонофона.
Утопая в позолоченном унитазо-кресле, Арпадофель постреливал туда-сюда косым левым глазом и посверкивал неподвижным, похожим на стеклянно-оловянную пуговицу правым, то громче, то тише погромыхивал фанфаразмами: «Струя подобающей цветовой гаммы… Струится вдоль и поперёк, вверх и вниз, во всех направлениях, по течению и против течения… Её математический закон — замкнутый изогнутый во всех направлениях эллипс, он же… — и повышая голос до крика: — окривевшее кольцо!.. путём сложных преобразований полученное из крутого завитка. Подобающая цветовая гамма изменяется по закону возведённого в степень тройного квадратичного акробатического сальто…» Неожиданно он завывал скрипящим, фальшивым баритоном на какой-то странно-подскакивающий мотивчик (так он изображал пение), повторяя на все лады такие слова: «ЦЕДЕФОШРИЯ»… изваяна из струи подобающей цветовой гаммы!» Последнее слово Куби-блинок пронзительно взвизгнул, так что все сидящие перед ним вздрогнули и невольно подняли глаза.
До сих пор они старались не глядеть на широкое самодовольное лицо, а главное — на его то желтеющий, то зеленеющий, то вспыхивающий чем-то ослепительно-белым левый глаз. «Это каждый может, каждый должен увидеть вооружённым новым знанием глазом, когда «Цедефошрия»… — и снова тот же воющий пассаж, — …раскрывает во всю ширь и мощь своё манящее многокрасочное устье и всеми своими завитками под мелодию фанфар взывает: «Все ко мне, все в меня! Я «ЦЕДЕФОШРИЯ-ОШРИЯ-ОШРИЯ»!!!» Изваяна из струи подобающей цветовой гаммы (снова пронзительный визг)… В «Цедефошрии» бесконечное множество крутых завитков, которые обратным преобразованием порождают… в бесконечном множестве направлений струится струя подобающей цветовой гаммы…» Весь этот поток слов, произнесённых с экстатически фанфарисцирующими интонациями, пугающе сочетался с хроматической гаммой, сверлящей, как древняя бор-машина, взрёвывающей то по восходящей, то по нисходящей. Бенци подумал: «Хроматическая гамма, бесконечно гоняемая на силонофоне, наверно, и есть звуковой аналог дурацкой подобающей цветовой гаммы…» — а голова уже гудела от всей этой цвето-звуковой вакханалии.
Полтора часа первой лекции в сопровождении силонокулл-пассажей, казалось, было невозможно вынести. Произошло то, чего Бенци более всего опасался: почти все, даже молодёжь, испытывали нарастающую, обволакивающую дурноту и сильную головную боль. Гидона попросту вырвало к концу первой лекции, а на второй у него настолько подскочило давление, что пришлось вызвать амбуланс и отвезти беднягу в больницу. Они не знали, что Пительман зорко следит за реакцией аудитории — для этого он специально задействовал особые технические средства, помимо банальных видеокамер и типа детектора лжи.
* * *
Неожиданно для себя самого Ирми, сделал ценное открытие, которое оказало влияние на дальнейшее развитие событий. Когда фанфарисцирующий голос заводил очередной набор не несущих никакой информации фраз (порядок которых, как почти сразу заметила молодёжь, постоянно менялся), и в тот же момент вкрадчиво вступал режущий слух силонофон, Ирми начинал шептать слова какого-нибудь псалма, и ему становилось легче. Не так мучила дурнота, головная боль отступала, да и силонофон словно бы удалялся, затихая и как бы вывинчиваясь.
Естественно, он об этом сказал сначала и без того пострадавшему от лекций Гидону, и сразу же за ним — Максиму. В конце рабочего дня Ирми и Максим поймали Бенци в коридоре: «Нужно поделиться одним интересным наблюдением. Я вас подброшу домой на машине…» — «Спасибо, Ирми…» Когда они садились в машину, Ирми внимательно её осмотрел, чтобы удостовериться, что нигде не установлено скрытых прослушек. Он даже отключил радио, зато включил магнитофон, вставив кассету со своими любимыми спиричуэлз, при этом шёпотом произнеся: «Я уже не знаю, что они будут по этому радио передавать, а вдруг и там начнут фанфарировать что-нибудь столь же осмысленное… В магнитофон они, я надеюсь, ещё не умеют забираться… Ну, и… Спиричуэлз — это не хазанут, не хасидский рок, никто не придерётся…» — криво усмехнулся Ирми. Максим, напротив, необычайно серьёзно посмотрел на Бенци и кивнул. «Ну, что ты, Ирми! Что вы, мальчики! Ну, у Максима русский опыт… Но ты, «американец»!» — «Мы все скоро обзаведёмся русским опытом…» — пробормотал Ирми, глянув на Максима. — «Я понимаю… Куби-блинок с Тумбелем вас, да и нас всех достали! Но не до такой же степени!» — пожав плечами, мрачно ухмыльнулся Бенци. — «До такой, Бенци, именно до такой. Помяните моё слово…» — и Ирми передёрнуло. Когда машина тронулась с места, Ирми, оглянувшись по сторонам, заговорил: «Вы знаете, Бенци, кажется, есть способ хоть как-то смягчить влияние фанфаротория. Даже не знаю, как мне это пришло в голову. В какой-то момент я начал со страхом ждать очередного приступа дурноты и головной боли и тут… начал шептать псалмы, а потом — «Шма». И мне стало гораздо легче. Наверно, надо всем попробовать то же самое!..» — «Или хотя бы тем, кто поверит в этот способ», — прибавил Максим. — «Хуже не будет». — «Ага…
