— Хлипкий больно. А волосёнки ему самому не нраву.
Второй голос загудел справа басовым раскатом — неторопливым гудом громадного колокола.
Пытаться понять, что происходит и кто эти невидимки, смысла не было. Вадим просто выжидал, уловив главное: невидимки дружелюбны к нему. Но выжидательная позиция ещё не значит мудрого спокойствия. Что-что, а сердце Вадима расходилось не на шутку. Если не крайняя необходимость вцепиться одной рукой в край ванны, а другой — в раковину умывальника, Вадим давно бы схватился за сердце.
— Хлипок и молод.
— Ну, последнее ненадолго, — откликнулся ласковый голос, а мгновением позже Вадим едва не охнул во весь голос: кто-то из невидимых одним движением собрал его волосы и дёрнул за спину — так, что подбородок клюнул вверх, а сам парень опять-таки чуть не упал в ванну. Но не потенциальное падение ошеломило его. Воображение, воспитанное на боевиках (с Митькой чего только не насмотрелись!), доиграло рывок за волосы по законам жанра: вот ему, Вадиму, задрали голову, вот его горло беззащитно и покорно подставлено любому холодному оружию, которое должно невесть каким образом явиться из ниоткуда…
— Напугал мальчонку, — прогудели справа.
— Мальчонке двадцать лет! — объявил ласковый голос. — Переживёт! Парень, ты не беспокойся, мы тебе лишнее уберём с головы, а то ходишь патлатый, сам себя не узнаёшь.
— А вдруг парень не тот?
— Тот, тот. Да подожди чуток, сам увидишь. Эй, вьюнош, расслабься, мы не кусаемся! Итак, приступим.
С правого плеча Вадима исчезла давящая тяжесть, а в воздухе раздалось металлическое короткое позвякивание. Голову тянуть назад перестали, предупредив: "Держи так и не дёргайся". Вадим слушал пощёлкивание невидимых ножниц, ощущал своё парализованное в напряжении тело и с горечью думал о своей беспомощности. "Я ничего не понимаю, но это ещё не так страшно. Хуже, что я не вижу тех, кто так легко сделал из меня марионетку. Что им нужно? Зачем такая глупость, как стрижка? Почему этот "цирюльник" сказал, что я сам себя не узнаю? И какое им вообще дело дол меня?"
— Ну, вьюнош, оцени результат.
Он оттолкнулся от края ванны — и встал на ноги. Впечатление вонзившихся в ступни, рвущих кожу и протыкающих мышцы длинных игл было очень ярким. С шипением сквозь зубы Вадим снова шлёпнулся на место, пережидая, когда в онемевших ногах установится благой покой.
— А ты подвигай ножками-то, — пророкотал бас. — Ступни покатай с пятки на носок, а потом и встанешь.
— И чего боится? — в пространство сказал ласковый.
И была в этих советах и замечаниях такая обидная пренебрежительность, что Вадим мгновенно (аж до пота жаром обдало) почувствовал себя той же куклой, с которой непонятно как поиграли, поняли, что больше не понадобится, пооборвали все верёвочки на руках и ногах и бросили в мусорку, где… Вадим увидел вызывающую жалость картинку и вдруг смешливо хмыкнул. Навоображал-то. Можно подумать, он персона особого значения, если к нему пришли представители паранормального мира. Интересно, а в зеркале они видны? Если вспомнить сказки, так некоторые сущности оттуда в зеркале не отражаются, а некоторые — наоборот. Размышлял он о всякой ерунде сидя. Зеркало, естественно, ничего не отражало, кроме двери. Наконец он собрался с духом и встал. Последние иглы слабо потыкались в кожу и растаяли… А потом, когда он решился взглянуть на себя в зеркало, мелькнула ещё одна мысль, нехорошая, ничего общего не имеющая с отражением, потому что возникла она, пока он себя не увидел. Мысль о том, что сейчас он посмотри в зеркало и ничего не увидит.
Но Вадим увидел себя, и все нехорошие мысли пропали. Лицо, до сих пор спрятанное очками и волосами, являло ему третьего Вадима. Первый был утренний. Второй — тот, которого он разглядел до появления бесцеремонных парикмахеров. Третий отличался от первых двоих, как… как дерево отличается от саженца. Возраст. Человек, смотревший на Вадима из зеркала, был мужчиной лет тридцати — тридцати пяти. В течение этой разницы, в течение десяти — пятнадцати лет, взрослому Вадиму, кажется, пришлось пережить очень многое и не всегда приятное. Вертикальная морщинка ближе к левой брови, высокомерная линия упрямого рта, взгляд свысока небольших глаз — Вадим вдруг подумал о сне: неужели именно третий будет удирать от снежной лавины?.. Он даже не вздрогнул, когда голос, недавно бывший ласковым, сказал обыденно и деловито:
— Шмотки получишь завтра. Оружие ищи сам.
— Зачем всё это? — осмелился спросить Вадим — точнее, спросил третий Вадим, который чувствовал, что имеет право спрашивать и ожидать ответа.
— Найдёшь кубок — узнаешь всё, — ответили ему голосом, уплывающим в глухое пространство.
— Кто вы?! — крикнул он вслед и понял, что опоздал и в ванной он один.
"Митька сказал бы: наплевать с высокой башни и забыть. Но не он сейчас смотрит на чужака в зеркале… Не он".
5.
Луна хамски пялилась в окно и раздражала до бессонницы, но встать Вадим тоже не мог. Дремотное безволие угрузило его тело так, что даже на мягком ложе дивана, казалось, кости болели от тяжести мышц. И он ворочался в странном пограничном состоянии, и в голове ворочался кто-то, кто пытался сочинять стихи. И Вадим по одну сторону сна психовал из-за осознаваемой бессонницы, а по другую — записывал: "Перед сном приходят строки удивительных стихов. В сумерках теней и света гул спешащих голосов тщательно ведёт за словом череду прозрачных слов. Жаль записывать, а завтра всё исчезнет в царстве снов. Жаль записывать, за словом — пропускать строку иль две; строю призрачное зданье в лунном призрачном луче и подыскиваю слово в зыбкой нереальной мгле, словно став немым партнёром в неизвестной мне игре. Кто-то с потолка роняет чёрные лохмотья сна, кто-то кончить подгоняет части странного стиха. И смеются в длинных тенях, в белом свете голоса: не найти мне строк последних и последние слова…"
Он проснулся внезапно. Что-то случилось вокруг него вдруг и сразу.
Ещё через секунду его буквально подбросило: он лежит носом к спинке дивана — спина не защищена!
Вслед за открытием тело Вадима неожиданно и немыслимо изогнулось, почти одновременно выбрасывая ноги вверх, к потолку. Диван только досадливо крякнул, когда Вадим приземлился уже в положении сидя.
Тихо и серо. Луна ушла, и теперь ночь тоже в пограничном состоянии: глубокий сон отовсюду, но в окна лезет предрассветная муть. Всё настолько спокойно, что и Вадимово сердце начало успокаиваться. Кажется, опять какая-нибудь ерунда приснилась… Интересно, который час?
Он нагнулся за часами, поймав себя на желании не посмотреть на циферблат, а просто услышать размеренный шумок, которого, оказывается, здорово не хватает. Наручные часы лежали на полу: привычка у Вадима такая, чтоб, как проснулся, тут же нашарить. Но, поднимая часы, Вадим испытал странное впечатление мёртвого предмета в ладони. Одёрнул себя: неодушевлённая вещь — мёртвая? Но часы и правда умерли, стрелки застыли, секундная только вздрогнула разок — или показалось? — и тоже замерла. Вадим прислушался. На столе обычно тикал будильник, а из прихожей всегда слышно было степенное постукивание маятника настенных часов. Нет, всё та же тишина. Он не поленился сходить посмотреть, который час показывают все остановившиеся часы. Три. Три часа предрассветья.
