Он нагнулся за часами, поймав себя на желании не посмотреть на циферблат, а просто услышать размеренный шумок, которого, оказывается, здорово не хватает. Наручные часы лежали на полу: привычка у Вадима такая, чтоб, как проснулся, тут же нашарить. Но, поднимая часы, Вадим испытал странное впечатление мёртвого предмета в ладони. Одёрнул себя: неодушевлённая вещь — мёртвая? Но часы и правда умерли, стрелки застыли, секундная только вздрогнула разок — или показалось? — и тоже замерла. Вадим прислушался. На столе обычно тикал будильник, а из прихожей всегда слышно было степенное постукивание маятника настенных часов. Нет, всё та же тишина. Он не поленился сходить посмотреть, который час показывают все остановившиеся часы. Три. Три часа предрассветья.
Быстрый лёгкий шаг. Проснулась Виктория?
Дверь из его комнаты открылась неуверенно, почему-то рывками. В небольшую щель скользнула сначала полоска серого света, потом что-то тёмное, и дверь закрылась.
Ниро подошёл к Вадиму и сел рядом.
— Гулять пора? — шёпотом спросил Вадим. — Не рано ли?
Но сразу подумалось: сна ни в одном глазу, сознание ясное, да и… Вадим провёл ладонью по влажному лбу. Жарко и душно дома. А внизу — прохлада летней ночи.
Всю одежду вечером он сбросил на стул, у окна. Вадим полагал, что домашней одежды: спортивных штанов и футболки — будет более чем достаточно для утренней (предутренней) прогулки с псом. Но привычных вещей на стуле не нашёл. Подняв повыше к свету, он некоторое время недоумённо рассматривал незнакомые вещи и, после недолгого колебания, оделся. Одежда подошла идеально. Он повернулся к Ниро, спросил:
— Митька, что ли, такой грандиозный сюрприз сделать удумал?
Ниро почти по-человечески оглядел его сверху вниз, то ли фыркнул, то ли вздохнул — вроде, одобрительно — и деловито потрусил на кухню, где уселся у дверцы холодильника… Шедший за ним Вадим прислушивался к ощущениям: штаны похожи на джинсы, но материал какой-то другой — он в тканях не разбирался, но сейчас отличил; рубашка тоже какая-то странная. Однако через секунду-другую он вообще забыл, что на нём новые, необычные вещи. А что может быть лучше одежды, которая не напоминает о себе?
Пока пёс неспешно и вдумчиво расправлялся с костями, Вадим сварил кофе. Есть не хотелось, но запах кофе дразнил так, что сводило скулы от крепкой горечи. С чашкой Вадим подошёл к окну и попытался, как обычно, определиться с планами. Но улица — она с его седьмого этажа казалась мягко прильнувшей к земле — растворила в себе сначала его сосредоточенный взгляд, а затем Вадим очнулся и обнаружил, что сморщенным лбом упирается в стекло, чашку держит на весу в сантиметре от подоконника, а сам напряжённо вслушивается в едва слышный хор, звучащий из приёмника. Мама всегда на ночь выключает радио — эта мысль вывела его из состояния притуплённости. Но хор продолжал звучать. Вадим шагнул к столу и осторожно пошевелил ручку настройки. Она была закрыта до упора. Он снова уставился в окно, чувствуя вокруг рта тяжёлые складки раздражения, — хор пел невнятно, но различимо что-то величавое…
Влажный холодный нос ткнул в ладонь, взмокшую от пота, и Вадим поспешно допил кофе, а выходя из кухни в прихожую, отметил, что хора больше не слышно.
Они не стали спускаться в лифте. В Митькиных кроссовках было удобно шагать по лестницам, а ещё Вадим с интересом прислушивался к движению собственного тела. Никогда раньше он не ощущал себя энергично работающей машиной, и новое впечатление ему понравилось. Правда, полностью насладиться этим впечатлением он не успел.
Раскрыв дверь пропустить Ниро, он сразу их увидел. Двое в чёрном сидели на скамейке, один — напротив, на сломанной ограде вокруг газона. "Их что — Чёрный Кир оставил здесь? — поразился Вадим. — Неужели караулить мою скромную персону? Эй, а не задрал ли ты нос? Мало у пацанов дел, кроме как тебя сторожить? Просто ночь коротают, домой неохота". Он шагнул вниз, с небольшой площадки перед подъездом, машинально прибирая поводок Ниро, чтобы тот шёл у ноги. Но Ниро и сам держался к хозяину ближе и явно держал под контролем сидящего на заборе. "Не я один здесь параноик", — повеселел Вадим и, поколебавшись, стал смотреть только в сторону скамейки.
Все трое не спали — сидели, ссутулившись, словно сосредоточенно раздумывая над своим. Звук открываемой-закрываемой двери стал для них сигналом поднять головы.
"Неуютно", — мягким замкнутым словом Вадим в первое мгновение оценил своё состояние, едва попал в их поле зрения. В следующее мгновение он вдруг вспомнил сцену из какого-то фильма, где грабитель крадётся к выставленному под защитой смертоносных лучей бриллианту. Как будто ветер швырнул на тёплую кожу горсть колючих снежинок — вот что напоминало ощущение от их взглядов.
Ниро сильно потянул вперёд, и Вадим машинально ускорил шаг. Покалывающее ощущение ослабло, когда они спустились на дорогу перед домом. И пропало совсем, когда прошли последний подъезд.
За домом была такая плотная тишина, что Вадим сразу забыл о троих, стороживших неведомо кого. Тишина раздвинула пространство, и он представил, что громадный невидимый зверь разлёгся на дороге, не заметив, как придавил кусты, деревья, киоски и прочую мелочь. Кроме того, внизу, по земле, стлался туман. Мельком Вадим ещё успел удивиться: прохлады на улице нет, жаркий день уже дышал в утро горячим, сухим дыханием — и туман? И стелился он странно: повис оплывшими столбами, и казалось, что дрогнет ветерок — и будут столбы качаться ветхим паучиным бельём…
Но сочетание тишины, тумана, пустынного пространства и на Вадима повлияло странно. Сначала он вплыл сознанием в эту бесцветную и беззвучную пустоту. Потом из глубин памяти поднялось что-то наверх, что-то подобное вчерашнему дежа вю. Это было. Была пустыня со столбами, бесконечно уходящими вверх, к причудливо собранному, почти игрушечному свету; была тишина, отчётливо ограниченная, в которой словно падали на пол облетевшей листвой призрачные, сказанные годы назад слова… И Вадим вспомнил. Его, тогда мальчишку, взял в театр сосед. И какое-то время простояли они в тишине на сцене, окружённые кулисами и занавесом, и лампы наверху горели тускло, и пахло пылью, деревом и старой марлей.
— Я слишком серьёзен, — прошептал Вадим Ниро, а тот дрогнул ушами, слушая. — И слишком серьёзно отношусь к людям и к жизни. Давай я всё время буду с тобой разговаривать — я как я, а тебя буду переводить. Согласен? Тогда я всё время буду чувствовать себя дураком, а значит…
Пёс отвернулся, уши его встали в прежнее положение покоя.
— Обиделся. Именно сейчас я дурак, да? Взял — и унизил тебя, Ведь тебя и переводить не надо… Тогда давай играть в другое. Я — это вроде бы и не я, а только играю самого себя. А ты — это не пёс Ниро, я человек, который притворяется собакой. Я буду притворяться, что не знаю про человека, а ты будешь ругать меня за плохую игру.
