— Простите? — изумился я. — Убить?!
— Именно так поступали раньше с бездушниками.
Использованный им термин был настолько архаичен и малоупотребляем, что я не сразу понял, о чем шла речь.
Я вспомнил надпись над входом в храм. "Габе и Лос". Дар и Судьба, две основополагающие наших жизней. Дар, составлявший самое сердце нашего "я", определял, кто мы есть, в то время как Судьба (независимо от того, называлась ли она Лос, Вирд или Фортуной) определяла, что с нами случится. Наш жизненный путь сплетался Вирд еще до нашего рождения, и глядя на его узор Духи выбирали, кого взять под свою защиту. В большинстве своем они тяготели к людям с определенными признаками, будь то страсть к механике, артистические способности или талант к медицине; от этого и появилось понятие Инклинации, позволяющее по Духу-покровителю определить склонности человека. Духи входили в нашу жизнь вскоре после рождения, окончательно утверждая свое присутствие на церемонии имянаречения в храме, и оставались с нами своим незримым присутствием до самого конца.
Но иногда Вирд забывала сплести ту или иную судьбу. Храм в день имянаречения того человека оставался пустым и холодным, и ни один Дух не признавал его существования. Этот человек оставался без судьбы, без шанса на воскрешение, умри он не своей смертью (ведь для того, чья смерть не была прописана еще до рождения, каждая смерть была "его"), без Дара и, в конечном итоге, без души, потому что что есть душа, как не отражение нашего Дара. Без покровительства Духа он был беззащитен перед опасностями этого мира и притягивал к себе столько несчастий, что во многих народах ради всеобщего блага бездушников сразу после того, как выявлялось, что никто из Духов его не признает, убивали — словно Воронов, других вестников беды. Поэтому теперь я мог понять реакцию жреца. Но не мог понять другого:
— И вы в этом так легко признаетесь? — вырвалось у меня.
Эйзенхарт весело на меня взглянул.
— Даже если бы церемонию имянаречения единственного сына начальника городской полиции не освещала вся наша пресса, я все равно не стал бы это скрывать. Так или иначе, это моя сущность (если верить жрецам, конечно), а чтобы скрыть от мира самого себя, мне бы пришлось уйти в отшельники.
До меня наконец дошло, какую бестактность я допустил своим вопросом.
— Я прошу прощения, я… просто…
Эйзенхарт, человек, чье все существование было омрачено этой стигмой, ободряюще похлопал меня по плечу.
— Не стоит так переживать за меня, доктор. Взгляните на это с другой стороны, — посоветовал он мне. — Что бы вы не сделали, ваша жизнь уже написана Лос. Я же свою судьбу пишу сам.
Его оптимизм был достоин всяческих похвал, но, когда я смотрел на спину удаляющегося к остановке Эйзенхарта, меня не покидало дурное предчувствие.
В особняке на Парковой аллее нас встретил сам мистер Коппинг. Высокий статный мужчина проводил нас в модно обставленную гостиную, и теперь нервично ходил кругами по комнате. В любое другое время, я уверен, он обладал бы внешностью довольного жизнью бонвивана, но сейчас даже кончики его пшеничных усов над капризно очерченной губой горестно повисли.
— Это такая трагедия… я узнал о смерти Ульриха только вчера, когда вы прислали записку… газеты почему-то не написали об этом…
Эйзенхарт подтвердил, что до сих пор в целях расследования полиция не хотела афишировать смерть барона.
— И подумать только, в тот день мы ужинали вместе… если бы я только знал!.. Я бы ни за что не отпустил его…
— Хотите сказать, что вы видели лорда Фрейбурга в среду?
— Он заглянул ко мне домой около шести, — рассеянно сообщил мистер Коппинг, вертевший в руках каминные часы. — Миссис Рождерс, принесите господам чаю!
Появившаяся в дверях гостиной домоправительница поспешно удалилась.
— Вы договаривались с ним о встрече?
— Да, мы собирались обсудить скачки. На следующей неделе начинается новый сезон… если бы я только знал!..
Мистер Коппинг упал в кресло и в отчаянии обхватил голову руками. Мы молча ждали, пока хозяин дома придет в себя.
— Простите, я никак не соберусь… Ульрих был для меня как брат, которого у меня никогда не было, и потерять его…
— Это большая утрата. Я понимаю вас, мистер Коппинг. И все же, если бы вы смогли ответить на несколько вопросов, вы очень помогли бы нам найти его убийцу.
— Разумеется, разумеется, — мистер Коппинг потер покрасневшие глаза и крикнул. — Миссис Роджерс, да когда же будет этот проклятый чай?!
Он снова встал и начал ходить кругами по комнате.
— Что бы вы хотели узнать?
— Вы сказали, что барон Фрейбург был у вас в среду. Во сколько он ушел от вас? — спросил Эйзенхарт.
— Я не помню… быть может, около восьми? Я знаю, что к тому времени уже стемнело и пошел дождь, если это вам поможет.
Насколько я мог вспомнить, в тот день ливень прекратился только на время между четырьмя и восьмью часами вечера. Я сообщил это Эйзенхарту, и он, кивнув мне, продолжил допрос.
— Он говорил вам, куда собирается направиться после этого?
— Нет. Я предложил ему остаться на ужин и постелить ему в гостевой спальне, но он сказал, что у него еще назначена встреча на девять.
Виктор, казалось, удивился.
— Вы часто предлагали ему подобное?
— Да. Ульрих… — мистер Коппинг замялся, — у него были некоторые проблемы финансового плана… иногда у него бывали проблемы с его домовладельцами… и не только.
— И вы таким образом помогали ему?
— Да.
— Но вы не помогали ему напрямую деньгами, верно?
Мистер Коппинг поднял глаза и посмотрел на Виктора.
— Вы намекаете, что Ульриха убили из-за его долгов, и в случившемся есть и моя вина, потому что я не помог другу, когда тот в этом нуждался? — его взгляд потемнел. — Возможно, так оно и есть. Мы дружили с Ульрихом, но я ничем больше не мог ему помочь. Мой отец способен вытерпеть сына-бездельника, развлекающего себя мыслями о том, что его стихи когда-нибудь оценят по достоинству, но если бы я начал давать Ульриху деньги в долг, который, как мы все знаем, он бы никогда не вернул, отец прекратил бы мое содержание.
В комнате воцарилось неловкое молчание. Даже если Эйзенхарт не хотел давить на свидетеля, он был должен был узнать все детали жизни барона Фрейбурга, и теперь ему приходилось пожинать последствия этого поведения: атмосфера в гостиной изменилась, мистер Коппинг, теперь остановившийся у кресла, отстранился, и весь его вид говорил о неприязни и недоверии к нам.
— Барон Фрейбург говорил, с кем он собирается встретиться после разговора с вами?
